Вероятно, Микеланджело был представлен Лоренцо Медичи, когда ему исполнилось пятнадцать, скорее всего в апреле 1490 года[145][146]. Человеку, к которому подвели Микеланджело, был сорок один год, на плечи его ниспадали длинные темные волосы, во всем его облике чувствовалась сила и мощь. В восьмидесятые–девяностые годы XV века подобная внешность вошла в моду в аристократических кругах; культивировали подобную суровую, мужественную небрежность и британские монархи, включая Ричарда III. Никколо Валори, друг Лоренцо, описывал его так: «Выше среднего роста… широкоплечий, атлетически сложенный, мускулистый, весьма проворный, с оливково-смуглым цветом лица». У него был приплюснутый нос и грубый голос. «Но лицо его, отнюдь не пригожее, выражало несомненное достоинство»[147].

На фреске работы Гирландайо в капелле Сассетти церкви Санта-Тринита справа и слева от Лоренцо изображены его товарищи и союзники: Франческо Сассетти со своим маленьким сыном – с одной стороны и зять Сассетти – с другой. Это сторонники Медичи, и им льстит присутствие Лоренцо. Гирландайо искусно, посредством одних намеков подчеркивает ведущую роль Лоренцо в этой группе и в самой Флоренции, главная площадь и правительственная резиденция которой виднеются на заднем плане.

Однако на фреске не показаны вооруженные стражники, со времен заговора Пацци, то есть с 1478 года, повсюду сопровождавшие Лоренцо, где бы он ни появился. Этот небольшой отряд состоял из арбалетчиков с такими прозвищами, как Сальвалальо (Salvalaglio, Чесночник), Мартино Неро (Martino Nero, Черный Мартин) и Андреа Мальфатто (Andrea Malfatto, Кособокий Андреа)[148]. Подобно современному политику или лидеру организованной преступности, Лоренцо, которого по роду занятий можно сравнить и с тем и с другим, требовалась постоянная охрана.

По примеру своего отца Пьеро и деда Козимо Лоренцо не имел никаких официальных титулов, не величал себя герцогом или принцем. Он вошел в историю под своим довольно неопределенным почетным прозвищем, которое и прежде, и потом носили многие знаменитые личности, но под которым запомнился он один – несомненно, по той причине, что это прозвище как нельзя более ему подходило: Иль Маньифико (Il Magnifico), Великолепный.

Официально Флоренция оставалась тем же, чем была на протяжении веков: республикой, подчинявшейся довольно запутанной конституции, в которой власть распределялась среди состоятельной прослойки граждан мужского пола. Формально на наиболее важные административные должности кандидаты отбирались посредством тщательного контроля, так чтобы ни одна фракция, ни одна семья не могла править в городе безраздельно. Имена кандидатов записывали на листках бумаги, эти листки опускали в суму, а затем не глядя, наугад извлекали[149].

Впрочем, подобно тому как Великий Гэтсби в романе Фрэнсиса Скотта Фицджеральда нашел не совсем законный способ добиться желаемых результатов ежегодного чемпионата США по бейсболу, Медичи разработали свои способы повлиять на флорентийскую конституцию. В числе прочих они выбирали чиновников, аккоппьятори (accoppiatori), которые составляли списки имен, записываемых на листках и отправляемых в суму. В результате рычаги правления чаще всего находились в руках тех, кто тайно получал приказы от Медичи. К 1490 году режим Медичи, несмотря на непрекращающиеся попытки его свергнуть, просуществовал около шестидесяти лет.

Трудно дать однозначный ответ на вопрос, кем был Лоренцо: выдающейся личностью, заслуженно вписавшей свое имя в анналы культуры, или продажным, порочным и отягощенным множеством недостатков политиком. Даже в отзывах современников, близко его знавших, он предстает человеком, характер которого нелегко определить в нескольких словах. Самое знаменитое мнение оставил о нем Никколо Макиавелли, который сказал, что, наблюдая за Лоренцо, вы видите двоих совершенно разных людей, «непостижимым образом слившихся воедино»[150]. Это как будто верно, хотя Лоренцо, вполне возможно, объединял в себе черты и не двух личностей, а более.

Герой или негодяй, мудрый или безрассудный, благочестивый или либертен, несравненный интеллектуал или обманщик и притворщик, в большей степени создание «имиджмейкеров», нежели поистине яркая и оригинальная фигура, – споры не утихают до сих пор. Как выразился историк Лауро Мартинес, Лоренцо был «чрезвычайно сложным, ускользающим от определений и противоречивым человеком»[151]. Однако мало кто подвергал сомнению таланты и дарования Лоренцо. Флорентийский историк и политик Гвиччардини (1483–1540) замечал, что «никто, даже среди его противников и тех, кто порочил его и чернил, не отрицал, что ему свойственны великие, выдающиеся способности»[152].

По мнению тех, кто ненавидел Лоренцо, а таких во Флоренции водилось немало, даже его таланты являлись источником тирании. Одним из его наиболее яростных, но по соображениям безопасности тайных оппонентов был Аламанно Ринуччини, представитель старинной фамилии, которая, подобно клану Пацци, не могла смириться с тем, что какие-то выскочки Медичи узурпировали власть и присвоили себе исключительные привилегии. Он полагал, что «вдохновленный своими несравненными дарованиями» Лоренцо «решил единолично захватить бразды правления, наделить себя полномочиями и занять главенствующее положение»[153]. Гвиччардини соглашался, что Лоренцо «более всего жаждал славы и превосходства, а потому можно упрекнуть его в непомерном честолюбии: он стремился блистать даже в малом и не хотел, чтобы его сравнивали с другими гражданами или чтобы другие ему подражали, даже если речь шла всего лишь о сочинении стихов, играх или атлетических упражнениях: он всегда с гневом обрушивался на каждого, кто осмеливался с ним соперничать»[154].

Возможно, нрав его омрачала боль. Весной 1490 года энергия Лоренцо: литературная, политическая, музыкальная, сексуальная – нисколько не ослабевала, но здоровье его ухудшалось. Он страдал хроническим заболеванием, которое его современники расплывчато именовали подагрой. Его деда Козимо этот недуг убил после семидесяти, его отца Пьеро – в пятьдесят с небольшим. Как полагают специалисты в области биомедицинских исследований, Лоренцо мог медленно подтачивать вариант ревматоидного артрита, анкилозирующий спондилоартрит[155]. Но каким бы недугом ни страдал Лоренцо, эта хворь сводила его в могилу.

День, когда Микеланджело переступил порог принадлежавшего Лоренцо сада скульптур, навсегда изменил его жизнь, а вместе с нею и судьбу западного искусства[156]. Сад скульптур был лишь одним из нескольких мест, где хранились предметы из обширной художественной коллекции Медичи[157]. Лоренцо принадлежали более сорока античных статуй, а также архитектурные фрагменты, пять тысяч пятьсот двадцать семь монет, шестьдесят три вазы из полудрагоценных камней (таких, как горный хрусталь, лазурит, агат, оникс, яшма, змеевик и сердолик; впоследствии инкрустации из подобных минералов прославят флорентийских мастеров), сто двадцать семь гемм, и всевозможные иные произведения искусства, в том числе те, что мы сегодня назвали бы современными: в частности, картины Поллайоло и Уччелло, скульптуры Донателло, Верроккьо и собственного «штатного» эксперта Лоренцо по вопросам ваяния Бертольдо ди Джованни.