– Ии?

– Как это «ии»?! Это ли не лучший пример оккультного?! – воскликнул Борис. В ответ Шутник и Параноик разразились раскатистым хохотом.

– О Боже! Шутник! Похоже, тебя только что уделали, передавай пальму первенства этому юмористу!

– Не могу дышать! – только и смог воскликнуть Шутник в истерических завываниях.

Борис стоял посреди комнаты, держа газету в руках, наполняясь смущением и негодованием, как если бы его оскорбили при всем честном народе или в прямом эфире. Собственно, в определенном смысле так и было. В сумятице, происходившей в его голове, не хватало еще и неловкости, а потому он без колебаний швырнул газету в огонь камина.

– Аааааа!!!! – услышал Борис истошные вопли. – Он решил сжечь нас, сжееечь!!

На долю секунды Боря даже испугался, пока сквозь специфический звук горящей бумаги и дров не услышал заливистый хохот ведущих, уже совсем невнятно что-то говоривших друг другу и, видимо, продолжавших шутить. От необычайного потока странностей, к которым, казалось бы, он уже давно должен был привыкнуть, Борис свалился без чувств возле кресла перед камином, где само пламя как будто смеялось над ним и его невежеством.

«Лунный ветер» гудел от смеха, вызванного вмиг ставшего хитом очередного эпизода «Разговоров Шутника и Параноика». Аними и Примус находились в эпицентре этой феерии. ВШаге было не так много радостей, поэтому, как и в повседневном мире, продукты масс-медиа порой служили настоящей отдушиной для обывателей.

Аними терпеть не могла большие толпы и общественные сборища, даже связанные с таким легким и отвлеченным поводом, как юмористическая передача. Тем более в этот раз он не был столь отвлеченным и легким. Учитывая изначальную обеспокоенность Примуса, несложно вообразить, что с ним происходило, когда любимая подписчиками колонка постоянной рубрики «запела» определенными голосами, вернее, голосом. Не желая привлекать такого внимания к своей, как он считал, проблеме, усач почти закипел от злости, резко вскочив из-за стола и бросившись прочь от всеобщего хохота и рукоплесканий (что было редкостью для такого смехача, как он). Аними флегматично поднялась вслед за ним, предвидя, что в покое он ее не оставит. В ее зубах была зажата очередная из неизменно последних четырех остающихся сигарета.

Они вышли из кафе. Примус был сам на себя не похож: его всегдашние развязность и легкомысленное хладнокровие сменились подлинным негодованием и мелочной раздражительностью.

– Каков подлец! – кричал он на всю улицу. – Это же догадаться надо так поднасрать!

– Успокойся, – сказала Аними, – не думаю, что он специально. Скорее, это твоя вина: кто оставил ему газету?

Примус умолк, он стоял посреди тротуара, весь растрепанный и надутый от негодования, уперев руки в бока. Сначала он посмотрел на Аними, как будто собирался отчитать ее за хамство, а затем словно бы осекся, не успев произнести задуманный ответ. Усач отвел взгляд и нетерпеливо выдохнул через раздутые от возбуждения ноздри (не то чтобы ему было необходимо дышать).

– Черт! – выругался он. – Ладно, времени у нас еще меньше, чем я предполагал, нам нужно отправляться прямо сейчас!

– Ты кое о чем забыл, – безынтонационно проговорила Аними, выпустив облако дыма, – я не могу, как ты, мгновенно переноситься из одного места в другое.

После этой реплики Примус в отчаянии прикрыл ладонью глаза, еще раз нетерпеливо выдохнув:

– Ну, что ж, в таком случае давай искать транспорт, – отчеканивая каждую букву, ответил он.

Рыжая курильщица в бессменном зеленом пальто едва заметно улыбнулась (что, как упоминалось выше, происходило совсем нечасто), в ее глазах появился озорной блеск (чего вообще практически никогда не случалось):

– Я знаю, где его можно раздобыть.

В одной захолустной деревне обитало семейство кочевников. Они исходили весь земной шар и решили обосноваться в этом небольшом поселении. В обмен на кров они обязались рассказывать местным истории своих похождений. Захолустье располагалось на таком далеком отшибе, что его жителям было интересно абсолютно все, что не являлось частью их бесконечно приевшегося обихода.

В семействе было двое детей: мальчик по имени Ша и его сестра Фэй. С самого детства они спорили о природе вещей. Фэй настаивала, что всем правит Порядок, определенная система закономерностей, в то время как ее брат придерживался совершенно иного мнения. Он полагал, что первичен Хаос, который когда-то кто-то по глупости решил упорядочить, даже не так – попытаться упорядочить. Столкнувшись с такой неразрешимой задачей, люди, по мнению Ша, решили единодушно поверить в иллюзию порядка, теша себя ложью о какой-то изначальной централизованной системе. Он настаивал, что Хаос – куда более тонкая материя, чем думают: он не видел его абстрактным понятием, просто оттеняющим концепцию взаимосвязанности и последовательности, наоборот – необъятная сущность Хаоса, его непознаваемость и неопределенность приравнивали его к Богу или понятию Бога.

Фэй любила брата, но была непреклонной в своих убеждениях, а потому как-то ночью, после длинного дня, наполненного событиями, общением и, как и всегда, этим самым спором, она убила его. Задушила подушкой, пока он спал. Главный парадокс этого акта заключался в том, что Фэй совершила непростительный и варварский поступок, несущий в себе черты не цивилизованной упорядоченности, но того самого, превозносимого ее братом Хаоса. И в то же время этот поступок оправдывался в логической системе, выстроенной Фэй в соответствии с, как она считала, общими принципами Порядка.

Первое время она сохраняла хладнокровие и душевный покой, идущий от ощущения органичной оправданности и целесообразности своих действий.

Ей успешно удалось закопать брата в лесу, на опушке которого стояла деревня. Она вернулась домой на заре, ей все сошло с рук. Поиски Ша начались утром. Все переполошились, обыскивая каждый дом, каждый уголок, погреб, канаву, колодец, куст, компостную яму – ничего.

Пришлось признать жуткую истину: ребенок ушел или был насильно уведен в лес. Ничего страшнее никто не мог себе представить. Даже родители семейства, повидавшие виды и объездившие весь свет.

Фэй позволила себе ни о чем не беспокоиться и на все вопросы отвечала, что ничего не знает. Ей верили, с чего бы не верить девочке четырнадцати лет? На третью ночь поисков Фэй увидела сон: она была в комнате с дубовыми стенами и потолком, в центре комнаты стоял дубовый стол. В его изголовье в противоположном от нее конце помещения сидел Ша. Он сложил руки замком перед собой и спокойно смотрел на новоприбывшую. Фэй была немного напугана, но не удивлена, ей не надо было ничего объяснять – она сама нашла стул и села напротив брата.

– Стало быть, ты убила меня, Фэй, – произнес Ша, – я понимаю, что это произошло из-за нашего с тобой извечного спора. Мне только хотелось бы услышать, какими именно доводами ты руководствовалась, когда решила совершить то, что совершила? В какую закономерность вписывается такой поступок?

Фэй ответила не сразу, но отмалчиваться она не собиралась: глупо пытаться что-то скрыть, будучи во сне. Она посмотрела в глаза своему младшему брату и сказала:

– Порядок необходимо поддерживать. Если этого не делать, он забудется, если он забудется – мы будем наказаны. Несоблюдение правил всегда карается. Ты, к примеру, их соблюдать не хотел и мог смутить других.

– Какая восхитительная логика! – язвительно проговорил Ша. – Знаешь что, Фэй? Из тебя выйдет отличный диктатор: ты так самозабвенно веришь своим собственным суждениям! Это действительно восхищает! Однако есть одна маленькая загвоздка, противоречие в твоих речах.

– И какое же? – серьезно спросила Фэй.

– Если всем правит Порядок, если он первооснова, если есть, как ты говоришь, конкретная система правил и закономерностей, с чего вдруг люди должны поддерживать ее работу?