И Антонина Кузьминична на сих приёмах бывает. Словно строгая матрона, ворчит добродушно, хотя внимание офицеров и ей лестно. Госпожа Петрова ныне стала подполковницей, ей по возвращении в Россию придётся самой устраивать приёмы. Приказ о новых чинах пришёл в январе, капитану Петрову присвоили чин подполковника взамен подавшего в отставку и укатившего домой начальника штаба. Лужницкий, оставленный Сухненом за старшего, принял новость стоически, поздравил новоиспечённого командира и передал бразды правления. Недовольным, кажется, был один Вахрушев. Этот капитан внешность имел самую обыкновенную: широкое лицо, невысокий лоб, перечерченный тремя глубокими горизонтальными морщинами, роста немного выше среднего, зато спеси – за десятерых красавцев! Справедливости ради следует признать, что Вахрушева отличает храбрость, его хлебом не корми – дай подраться! Возмущаться громко не стал (приказ есть приказ), но не сдержался, излил душу перед Лапиной:

– Поймите, Татьяна Андреевна, для меня – потомка бояр – оскорбительно подчиняться бывшему крепостному! Неужель нельзя было произвести в подполковники Лужницкого, как планировал Сухнен, иль Бегичева, иль хотя б меня?! Но поставить мужика командовать?! Душа моя протестует!

– Но, Василий Матвеевич, такое и при Петре Первом бывало, – напомнила Татьяна. – Возможно, начальство учло прежние заслуги Петрова, он стал офицером двадцать лет назад, опыт войны с турками есть.

– Опыт, опыт…Мужик – в подполковниках! Сразу на два чина вырос! – возмущался столбовой дворянин.

– В штате полка нет майорских званий, вот и возрос до подполковника, – пыталась усмирить его гнев Татьяна, но видела, что эти доводы не действуют, и подошла с другой стороны. – Но Вы и Лужницкий молоды, богаты. Что для Вас прибавка в жаловании? Даже не заметите. А у Петровых пятеро детей, они экономно живут, может, сумеют дочерям хотя б мизерное приданое собрать… Думайте, как хотите, Василий Матвеевич, а я рада, что Петрова повысили, за супругу и детей его рада.

– Мда… – Вахрушев призадумался. – …Пожалуй, если так смотреть… Коль принять в расчёт жалование, то конечно… Я богат, он – нищ… Против его супруги я ничего не имею. Однако принцип нарушен! Дворянин у мужика в подчинении: разве это правильно?!

Вахрушев продолжал ворчать, хотя без прежнего запала. Высказавшись, утихомирился и перестал извергать жалобы оскорблённого самолюбия, а то поначалу казалось, что табурет под ним и даже стол подрагивали от возмущения.

Тем же приказом повышены были, то есть, назначались на ставшие вакантными места, и некоторые другие офицеры. Штабс-капитан Каплев стал взамен Петрова командиром эскадрона, его чин присвоили Мишелю Обручеву, в эскадроне Вахрушева взамен погибшего штабс-капитана командиром полуэскадрона утверждён уже исполнявший эту должность Порфирий Крушинов. Прапорщика Целищева произвели в подпоручики, своего взвода ему не дали, он заменял то одного, то другого заболевшего офицера и стал своим во всех эскадронах. К счастью, на его счёт никто не высказывался, что сыну цыгана нельзя чины получать. А Егора Приходько было приказано откомандировать в главный штаб армии.

Николай из Ясс вернулся с новой идеей: создать искусственное привидение. Он, мол, пообещался генерал-майору Бергу сделать его, но понял, что в одиночку не справится. Сама по себе идея была привлекательной. Если магометане пересказывают друг другу ужасы о безголовом призраке, то поддерживать в них сей страх весьма полезно. Возможно, турки боятся призрака, потому и обходят стороной Праводы: вон даже на Базарджик набег делали, а на их гарнизон – нет. Может быть, может быть… Поручик Красовский, милый Костя, так о многом мечтавший и так мало успевший, помогает товарищам даже после смерти…

Серж подхватил идею, а Таня отмахнулась: на душе было прескверно. Накануне в лазарете обсуждали смерть подпоручика из егерского полка, что лежал у себя на квартире, за ним ухаживал доктор пехотной бригады Бурков. Если доктор видел, что молодой человек плох, мог бы помощи попросить! Или спесь не позволила признать, что сам бессилен, иль ему было всё равно, выздоровеет ли офицер. Полковник иль генерал заболел бы, так из кожи вон бы вылез, чтоб спасти, а тут – всего лишь подпоручик незнатной фамилии. Таня похвалила идею Кало, но в мыслях был тот молодой офицер, и сказала ребятам, чтоб думали сами, а от неё бы отвязались.

Коля с Сержем подошли к командиру эскадрона, пошептались, и Бегичев пригласил повечерять своих бывших воспитанников и Лужницкого. Комната Бегичева годится для секретных разговоров: она в дальнем углу, в глубине коридора, туда случайные гости не заглядывают. Первое, что пришло в голову: протянуть верёвку от одного минарета к другому и таскать по ней туда-сюда чучело в белой простыне. Трофим спросил, где ж верёвку эдакой длины найти, притом без единого узла, чтобы пугало это не застряло на полдороге курам на смех, и фантазёры стушевались. Бегичев, поприкидывав так и эдак, сказал:

– Однако начальник гарнизона должен быть в курсе. А то будем призрака изображать, он же объявит за ним охоту.

Лужницкий изобразил сомнение:

– Так-то оно так, заручиться его согласием надо бы. Но возле Куприянова постоянно крутятся господа наблюдатели-надзиратели из генерального штаба. При них обсуждать – значит, раструбить на весь свет. Через неделю все Праводы будут судачить, через две – в Яссах узнают, потом и до турок слухи дойдут.

– Танюха поможет. Я к Куприянову зайду, а она штабистов будет отвлекать, мозги им пудрить, – бодро ответствовал Целищев.

– Татьяна Андреевна? – с укором переспросил Бегичев, и Кало, ухмыльнувшись нахально, сделал вид, что исправился:

– Ну да, Татьяна… Танюха наша Андреевна.

Бегичев неодобрительно покачал головой. Он не уставал поправлять Целищева, когда тот в грубоватой манере по-свойски именовал мадам Лапину Танюхой, а тот никак не желал переучиваться. Младшая сестра для него остаётся младшей сестрой. Он иногда напоминал, что в детстве на руках её носил, из грязных луж, из ям разных вытаскивал, сопли да слёзы вытирал. И начинался спор. С тем, что Кало её вытаскивал из луж, Таня соглашалась, но что до слёз и соплей, то братец сочиняет: она в детстве была крепкой, не болела, и напомни-ка, братец, когда это Таня в детстве плакала! Хоть один пример приведи! Серж поддерживал жену, говорил, что за стрекозкой такое не водилось. Кало строил сконфуженную мину, сознавался, что, может, подзабыл кое-что, однако на руках носил, нянькался, этого не оспоришь! И имеет право называть сестру так, как привык.

Но главное, да: Тане пришлось заговаривать зубы подполковнику генерального штаба Зурову, следить, чтобы ни он и никто другой не слышали, что докладывает генерал-майору вернувшийся из Ясс Целищев. Пока он был в кабинете Куприянова, Татьяна в приёмной кокетничала с офицерами. Вспомнила наставления Зары. Как-то, когда Таню из Смольного отпустили к родным, она при цыганке взялась спорить с Сержем и Кало о греческих мифах: кто из героев какие подвиги совершал. Очень хотелось доказать, что она сведуща в сей области знаний. Зара слушала, слушала да изрекла:

– Не тому тебя, Таня, в институте учат, не тому. Мало ли что в книжках пишут?! Не всё ль равно, кого тот Геракл убил? Может, мужчина и меньше твоего знает, а ты расспрашивай да удивляйся, хвали, мол, какой умный. А то начнёшь спорить, при тебе побоятся и рот раскрывать. Эдак всех поклонников разгонишь.

Серж тогда возмутился:

– Зара, что за советы?! Тане никакие поклонники не нужны, а мне она нравится такой, какая есть.

– А ты почему уверен, что не нужны? – насмешливо спросила пожилая цыганка. – Поклонники ни одной даме не мешают.

Серж примолк, закусив губу. Как раз накануне между молодыми людьми случился спор из-за некой дамы, чьим поклонником он сам являлся, и Тане в тот раз доставила удовольствие растерянность Сержа. Пусть поволнуется.

Сейчас мило улыбалась господам, старательно хлопая ресницами, расспрашивала Зурова и адъютантов о том, что и сама знала, а они наперебой, соревнуясь один с другим, разъясняли всё превсё. Братец давал задание: ты, мол, поколдуй, чтоб никто не мешал. А зачем колдовство, к чему оно, если одного женского кокетства достаточно?