Горелки - вспомнилось Наталье. Название это для иваньковских давно стало нарицательным: когда разговор заходил о покойниках, говорили не "умрешь, отнесут на кладбище", а "умрешь, отнесут в Горелки".
Ни одного человека между домов не видно. Как вымерло кругом.
Вид того неживого поселка и этого пустого поля, терпеливо ожидающего новых захоронений, пронзил Наталью ощущением собственной покинутости. Никому-ненужности. Никчемности существовать. Важная часть ее самой умерла. Остался лишь холод и неприкаянное одиночество.
Захотелось остаться здесь. И не шевелиться. Не дышать. Умереть на месте, чтобы не страдать. Чтобы не возвращаться. Потому что некуда - она теперь бездомная. Потому что зачем ей дом - без матери? Как она будет без нее? Невозможно... Наталья раньше не задумывалась, насколько дорога была мать. Никогда себя одинокой не представляла. Не то, что без мужа - а в прямом смысле, без никого. Совсем одинокой - ни поговорить, ни посоветоваться, ни чаю вместе попить...
Очнулась от стука по дереву. Увидела грязного цвета землю на могильном холме. Венки, перевязанные лентами с золотыми надписями: от завода, от коллег, от дочери. Не сразу дошло, что "от дочери" - это от нее. Стояла, не соображая. Слушая студеный, заунывный ветер в ушах. По дороге домой сокрушалась: как же она мать одну в поле оставила, ей же там холодно будет...
В квартиру вошла неуверенно, как к чужим. Повсюду лежали вещи матери: вот в прихожей на трюмо платок зимний, пуховый, вот шарф. Вот толстые рукавицы, мать сама вязала. Валенки с пятками, подбитыми кожей. Черное, форменное пальто, которые выдавали контролерам бесплатно в качестве рабочей формы. Очки на газете. Будто она только что сидела в кресле и ненадолго вышла.
Показалось странным: вещи остались, а человека нет. И не будет. Так не должно. Неправильно. Она не должна была уходить и оставлять Наталью одну в жизни. От острой жалости к себе сдавило горло. Вечер она проплакала. На следующий день вышла на работу. Хоть и дали ей неделю отгулов - невыносимо было дома сидеть. Напевать песенки с детьми не смогла, горло перехватило, певческий голос пропал. И с тех пор не восстановился.
Юрий не звонил, не приезжал. Скорее всего не знал о ее несчастье. Последний раз они собирались вместе втроем в однокомнатной квартире Натальи Николаевны на ее предыдущий день рожденья - четвертого ноября. Юрий торжественно открыл бутылку шампанского и спрятал пробку в карман - для коллекции. У него хобби их собирать.
Разлил по фужерам, сказал тост. Потом мать ушла спать на кухню, а Наталья с Юрием еще долго сидела за столом. Он увлеченно рассказывал о работе, новшествах, которые придумал. В частности - переименовать завод. Из простого "Иваньковского механического" в "Иваньковский опытно-экспериментальный механический" завод.
- Звучит по-другому, правда? Гораздо значительнее, - говорил с гордостью Юрий. "Гораздо" - его любимое слово, вставлял когда надо и не надо. Наталье нравилось. Казалось - звучит интеллигентно, по-московски.
- Правда, - кивала она, невесело улыбаясь.
Ему было чем гордиться. Вырастил детей, несколько раз женился, каждый раз на девушке моложе предыдущей жены. Сделал карьеру, похвалился, что скоро переведут начальником сектора, если завистники не помешают. Но нет, не должно сорваться. Для положительного решения он подключил родственников жены, которые сидят в вышестоящем министерстве. С такой тяжелой артиллерией место ему обеспечено.
Выглядит Юрий для своего возраста - едва за пятьдесят - отлично, и как мужчина совсем не ослабел. Наверняка, кроме Натальи, имеет любовниц по месту жительства, или по месту командировок, он же не только в Иваньково ездит.
А она? Что она поимела от жизни? Какую мечту осуществила? Какой надежде подарила крылья? Что интересного будет вспомнить, когда придет время умирать?
Тоска, тоска и тоска. Годы пролетели, а ничего стоящего не случилось. Раньше ждала чего-то, Нового года, дня рождения, волновалась, прихорашивалась у зеркала. А сейчас глядеть на себя неохота. Приличного мужчину так и не встретила. Поступали иногда предложения переспать и разбежаться до следующего раза, все - от женатых мужчин. Тот же директор завода не раз предлагал, да как-то неудобно ей было - с двоими. Не хотелось Юрия предавать. А он...
На день рождения не позвонил, не поздравил. Наталья его уже год не видела. Слышала от третьих лиц, что получилось у него с новой должностью, значит, нет смысла больше в занюханное Иваньково наведываться. Заброшен завод, заброшена Наталья Николаевна. Кому нужна пятидесятилетняя тетка? Сама себе и то противна. Ни на что приличное оказалась неспособна, ни семью создать, ни в профессии состояться. Обречена пожизненно пиликать "Жили у бабуси". И то сегодня сфальшивила.
Наталья Николаевна не заметила, как осталась в музыкальной комнате одна. Только когда кто-то приобнял осторожно, вскинула голову. Рядом стояла заведующая детсадом Нина Альбертовна, ровесница Натальи.
- Наташ, что случилось?
Лучше бы она не спрашивала! Наталья Николаевна громко всхлипнула и зарыдала в голос.
Стало стыдно и неудобно. Никогда не позволяла она себе расплакаться на людях. Даже когда мать умерла, как-то держалась на похоронах. Сейчас, видно, нервы сдали. Давно копилось напряжение. Раздражение. Не осталось сил хранить в себе. Последняя капля - ее первый одинокий день рожденья, который праздновать не хочется. За грубое напоминание: пятьдесят лет - начало женского увядания. А она и не расцветала еще. Разве не достаточный повод для расстройства?
