Зигфрид закончив рвотные процедуры, наконец покинул нас в направлении Берлина или Мюнхена, чем нас сказочно порадовал. Я правда не видел человека более угрюмого и озлобленного. Мы уже всерьез начали задумываться о наказании для него, когда вдруг Таша сказала, что этого его последний день в Монастыре и попросила отпустить его с миром. Конечно же мы подчинились и даже помогли ему убрать постель, лишь бы только он поскорей отчалил. Когда немец уехал мы пошли в кафе, чтобы как обычно отпраздновать значимое для нас событие выпив колы. Таша тоже присоединилась к нам. И хотя она никогда не высказывала оценочных суждений по отношению к пациентам, было видно, что немец ей тоже не нравился, и когда он уехал, с ее плеч будто камень свалился. Мы сидели за столиком, потягивали колу, словно участники Потсдамской конференции праздновали свою маленькую победу. Германия больше не представляла угрозы ни для кого из нас. Словно по какому-то историческому волшебству в этот день о своем праве на жизнь заявила Франция, в лице новой пациентки. Таша рассказала нам о ее приезде, заполнив паузу между тостами за мир и процветание наших стран.

Из-за приезда француженки Таша не повела нас на прогулку по окрестностям монастыря, так как ей нужно было встречать ее в офисе. Заочно мне эта новая пациентка уже не нравилась. Мы все же надеялись, что много времени процедура приема не займет. Однако Таша отсутствовала до самого вечера. Когда она пришла, объяснила, что возникли проблемы, так как пациентка приехала в стельку пьяная и обкурившаяся крэка. Она много скандалила, плакала, закатывала истерики, звонила родителям и требовала, чтобы ее забрали домой. Но родители ее твердо настаивали на необходимости, как минимум, двухнедельного курса реабилитации. Таше пришлось оставить ее отсыпаться до утра запертой у себя в хижине.

— Надо же какая стерва, весь наш график сегодня сломала. А ведь я уже начал привыкать к прогулкам, — посетовал я Таше вечером, когда она пришла пожелать нам спокойной ночи.

— Не злись, она в беде, как и все здесь, и ей нужна помощь. Я очень надеюсь, что завтра вы будете относиться к ней по-джентельменски. К тому же она очень симпатичная. Разве я вам не сказала об этом? — спросила Таша рисуя в воздухе контур женского тела.

— Ну это мы еще посмотрим, — ответил я.

На следующее утро вместе с солнцем территорию детокса осветила французская мать ее дива.

Вивьен оказалась девушкой весьма привлекательной. Однако на сколько была привлекательна оболочка, настолько же отталкивающим оказалось ее нутро. Она постоянно материлась и ругалась. Ее буквально все выводило из себя. В первое время с ней никто не хотел общаться. Да и она не горела желанием заводить друзей. Мне казалось, что все мы для нее люди низшего сорта. Так как мы тут все заслуженно, а она просто имела неосторожность слегка увлечься крэком. Она так себе и не созналась, но, я видел это по ее трясущимся рукам. Основной проблемой Вивьен был вовсе не крэк, а алкоголь. Такие отходники, какие были у нее встречаются именно у алкашей. Руки ее тряслись, как ветки папоротника при сильном ветре. Она не могла спать, постоянно курила, не могла ничего есть первое время. К моему разочарованию, она была похожа на Зигфрида в женском обличии.

Она умоляла Ташу связаться с ее родителями и попросить забрать ее домой. Таша измученная ее нытьем позвонила им по громкой связи, но родители по прежнему настаивали, что произойдет это не раньше чем через две недели, а до того времени дверь для нее будет закрыта.

После очередного неудачного этапа переговоров с родителями Вивьен чуть не сорвалась, бросила презрительное: «Да мне насрать! Я уезжаю!» — и пошла собирать вещи. Каким-то чудом, по настоятельной просьбе Таши нам удалось отговорить ее. Это было не просто. Нам пришлось переступить через себя, через свою гордость. К тому времени мы были посланы ей куда подальше раз двести. И нам вовсе не хотелось быть посланными в двести первый. Но она была больна. Так же как и мы. Возможно даже сильней. И потому, хоть она в этом не признавалась, но ей нужна была помощь. После разговора с Ташей что-то изменилось у меня внутри. Я стал смотреть на Вивьен, как на человека, нуждающегося в помощи. И мы могли ей помочь, пусть и не очень этого хотели. Но желание помогать, выросло во мне так же стремительно, как молодой бамбук растет из благодатной почвы. Мы окружили нашу маленькую французскую злюку такой заботой и вниманием, что постепенно сумели растопить ледяную глыбу, сдавленную у нее в груди. Каждый из нас периодически подходил к ней и спрашивал, что хочет мадмуазель, и как мы можем быть полезны. Мы приносили ей газировку, предлагали фрукты и разные сладости, которые продавались в местной лавчонке. Мы всегда были рядом, когда она нуждалась в разговоре или сигаретке. Сначала она начала еще больше нервничать, всячески давая понять, чтобы ее оставили в покое. Но потом, когда к ней в очередной раз подошел Джек и молча протянул пачку Мальборо, она сдалась. То ли у нее закончились сигареты, то ли она поняла, что просто так ее отсюда никто не отпустит. И смирилась со своим положением на несколько дней, хотя и продолжала считать себя пленницей в Монастыре, попавшей сюда только по прихоти своих жестоких родителей. Но все же лед был растоплен. Она перестала относиться к нам, как к врагам. А это было лучшим раскладом для всех нас. Первое время смотреть на нее без жалости и сопереживания было трудно. Ее всю трясло мелкой дрожью. Так обычно трясет той-терьера, оказавшегося в одной клетке с доберманом. Даже после похода в сауну руки ее ходили ходуном. Вивьен всячески пыталась скрыть это от нас. Должно быть ей было стыдно. Она шла спереди меня, когда мы возвращались из бани и я видел, как трясется сигарета у нее между пальцев. Я догнал ее и предложил сделать массаж. Мне казалось, что это поможет ей расслабиться. К моему удивлению она не только не послала меня куда подальше, но и с большим энтузиазмом согласилась, сказав, что это очень мило с моей стороны и что она с удовольствием воспользуется этим предложением. Я решил не затягивать. Должно было в этом моем поступке что-то еще. Не только желание помочь, но и какая-то своя выгода. Может я просто хотел ей понравиться, а благодаря массажу всегда можно заработать несколько очков. А может виной всему было мое половое воздержание, которые продолжалось уже несколько дней. Но в этом я себе признаваться не хотел. Я был о себе лучшего мнения. И тем не менее что-то двигало мной так сильно и решительно, что я решил не оттягивать с массажем. Когда мы подошли к баракам я затянул ее в нашу палату и жестом пригласил прилечь на мою кровать. Она была послушна, как никогда. Не сказав ни слова, она легла на живот, стянула с себя футболку и я увидел, как ее груди выпирают с боков. Мне пришлось очень сильно постараться, чтобы Вивьен не заметила мое растущее к ней чувство. Пришлось через боль прижать конец к ноге и подержать его так какое-то время. Я бродил по комнате делая вид, что что-то ищу. Хотя если бы она спросила, что именно, я бы не нашелся, что ей ответить. Когда буря в штанах сменилась штилем, я подошел к кровати. Какая она все-таки маленькая эта француженка. Она была словно Машенька, которая прилегла на кровать к папе медведю. Сидя на ней, я чувствовал дрожь. Ее и мою. Ее колотило с похмелья, меня же от возбуждения. Ее густые каштановые волосы закрывали шею и часть спины, так что мне пришлось собрать их в хвост. Волосы были мягкие и волнистые. После бани они вкусно пахли шампунем, в котором слышался цветочный аромат. Потом я начал массировать ее шею. Кожа была белая и мягкая. Совсем не привыкшая к солнцу. Кое где через кожу просвечивал узор сосудов. Чем больше я массировал, тем краснее она становилась, тем меньше мы дрожали и тем лучше становилось настроение. После того, как я тщательно размял ее плечи и верхнюю часть спины дрожь совсем прекратилась. Меня же, напротив, вид ее слегка выглядывающих с боков грудей и теплота и округлость ягодиц, на которых я сидел и крестец, который я начал массировать заставили возбудиться по новой. Я видел, что ей стало лучше и потому не хотел портить момент своем навязчивым стояком. Нужно было как-то переключиться и я знал, как.