Если бы вы спросили у Джека Уордена, что он больше всего любил до ТОГО страшного дня, он без раздумий перечислил бы: черный кофе, голубое небо и дорогу в город – чтобы в зеркале заднего вида виднелась гора Килиманджаро, закутанная в облака, а девочка, завладевшая его сердцем, подпевала лившейся из радио песне. Потому что Джек был абсолютно ясным и прозрачным, как африканская саванна после дождя. Он пережил свою порцию житейских бурь – остался в детстве без родителей, потерял в результате развода свою студенческую любовь, – но умел падать на четыре лапы и держать удар. Научился этому давно, на пыльных сафари в национальном парке Серенгети, где охотник и дичь играли в прятки среди высокой, колышущейся под ветром слоновой травы.

Джек был крепким и живучим. Бывало, его сбивали с ног, но он всегда поднимался. Его наполняли радостью летние недели, когда дочка гостила у него на кофейной плантации, грызла попкорн, месила из грязи «кисель-мисель», гонялась за лягушками. Джек и так обладал такой энергетикой, что все головы поворачивались к нему, когда он куда-нибудь входил, а уж в эти дни от него вообще летели искры – он весь светился счастьем.

– Лили, положи обратно, – сказал он, когда дочка открыла бардачок и достала шоколадку, полурастаявшую, словно ее держали в сауне.

– Но шоколад самый вкусный, когда немного расплавится. Гома всегда оставляет его на жаре для меня.

– Гоме девяносто лет. Мозги у нее такие же расплавленные, как эта шоколадка.

Дочка рассмеялась, потому что они оба знали, что бабушка Джека была шустрой и проницательной, как черная мамба. Просто она была полна эксцентрики и чудачеств и жила в собственном ритме. За это и получила имя «Гома», от слова «нгома», что на суахили означает «барабан».

– Нет, Лили, нет. Сейчас весь шоколад будет на твоей юбочке. Ли… – Джек вздохнул, когда пухлые восьмилетние пальчики разорвали фольгу. Он мог бы поклясться, что услышал смех Гомы, сидевшей на террасе их белого дома у подножья горы. Улыбнувшись, он снова направил все внимание на дорогу, запечатлев в сознании образ дочки – большеглазой и кудрявой, в радужной балетной пачке и с полосками шоколада вокруг рта. Такие минуты он потом часто вспоминал в те долгие месяцы, когда она возвращалась к матери в Кейптаун.

Когда они въехали на объездную, Джек положил локоть на открытое окно. Его кожа была покрыта загаром, совсем как у туристов, приезжавших с пляжей Занзибара, но только его загар был постоянным, приобретенным за годы работы под солнцем Танзании.

– Ты запишешь мое выступление? – спросила Лили.

Это была негласная договоренность между ними. Лили целыми днями заставляла его и Гому смотреть на ее танец. Она вручала им таблички с цифрами, и баллы медленно росли, потому что она не позволяла им уйти, пока не добивалась того, чего хотела.

– Смотрите еще раз, – говорила она, если они не замечали, как точно она уложилась в установленное время или как красиво топнула ножкой.

– Ты можешь записать меня на новый курс? – спросила она.

– Уже записал, – ответил Джек. Это означало час езды до Амоши, а потом и обратно по разбитой дороге, но при виде танцующей дочки его сердце наполнялось счастьем и готово было выскочить из грудной клетки. – А когда ты вернешься к маме, она запишет тебя на танцы?

– Не знаю. Пожалуй, нет. – Лили сказала это спокойно, с тем же смирением, с каким отнеслась к тому, что ее родители будут жить в тысячах миль друг от друга, и Джек почувствовал острый укол грусти.

Он познакомился с Сарой в университете Найроби. Они оба жили далеко от дома – юные, свободные и голодные. Он до сих пор помнил, как увидел ее в первый раз, когда она села рядом с ним на лекции в аудитории, чернокожую и рафинированную – десятки тонких косичек до плеч обрамляли ее лицо. Она была вся из себя городская девушка, а он – провинциал с ног до головы. Ей нравилось все фиксировать – цели, планы, даты, списки. Ему нравилось жить день за днем, час за часом. Она была аккуратной и осторожной. Он – импульсивным и бурным. Их семейная жизнь была обречена с самого начала, но разве это когда-нибудь останавливало влюбленных? Он втрескался по уши, она тоже – и какой это был кайф! Но в конце концов Сара не выдержала изолированной и непредсказуемой жизни на кофейной ферме. Однако ферма Кабури была для Джека средством к существованию, родным домом и наследием. Неровный, стремительный ритм пульсировал в его венах, словно темный, насыщенный кофе. Джек видел, что он был и у Лили – жаркий, бурный вихрь магии и безумия. Вот почему она так любила танцевать. Но ничего не поделать, ему придется смотреть, как чистая, трепетная натура дочки будет постепенно меняться, вымываться, потому что она слишком подолгу жила далеко от фермы.

– Может, запишет, если я буду лучше учиться, – продолжала Лили.

Ну вот, опять. Структура, форма, функция, дисциплина. Нет, конечно, неплохая вещь для ребенка, но только все, что выпадало за рамки этих параметров, отсекалось и выбрасывалось. Джек долго смотрел, как из их семейной жизни вымывалась радость, и наконец она стала как дуршлаг с размороженными овощами, где не осталось ни вкуса, ни аромата. В свое время Сара не оставила им места для радости, для простого сознания того, что ты живешь на этом свете, и теперь делала то же самое и с Лили. У нее уже имелся план в отношении дочери, и он не включал личные эмоции.

– Ну, доченька, твоя мама права. – Джек повернул к ней лицо. – Мы оба хотим, чтобы ты хорошо училась, когда вернешься домой. Но сегодня ты потанцуй! И когда ты… – Он заморгал от ослепившей его мгновенной вспышки света.

– Лили, ты истратишь всю пленку, – предупредил Джек.

– И что такого? – Лили достала полароид молочного цвета, начинавший проявлять фотографию, направила на себя объектив и нажала на спуск.

– Отдай мне фотоаппарат.

– Нет! – заверещала она и оттолкнула его липкими пальцами.

– Ух. – Джек вытер шоколад с лица. Они проезжали мимо мелких лавок с рекламой кока-колы и фанты, мелькали деревья с ярко-зелеными кронами и пятна красной вулканической почвы. – Ты весь фотоаппарат измазала в шоколаде.

– Сейчас вытру. – Лили сняла панаму, которую ей сшила Гома, и вытерла камеру. – Теперь все нормально!

Джек улыбнулся и покачал головой. Они свернули к моллу, где выступала ее танцевальная группа. Это была короткая, неформальная программа для родных, друзей и посетителей молла.

– Пошли! Мисс Тему ждет нас! – Лили выскочила из машины, как только они нашли место на парковке. В молле «Килимани» суббота была самым многолюдным днем; обычно в этот день недели там собирался чуть ли не весь город.

– Подожди, – сказал Джек. Он почти закончил поднимать стекла, когда зазвонил телефон. Работник с его фермы просил купить кое-что в городе.

Лили обежала вокруг машины и встала возле водительской дверцы. Стекло было тонированным, дочка прижимала к нему ладошку, заглядывала в салон и строила забавные рожицы, пока Джек не закончил разговор.

– Пошли, деточка. – Он взял ее за руку.

Выступления проходили на нижнем уровне молла, в маленьком холле возле фудкорта. По дороге Лили остановилась возле торговца воздушными шарами.

– Можно купить желтый шар для Аристутля? – Она протянула руку к одному из шаров, наполненных гелием.

Аристутль, ручная черепаха дочки, долгое время оставался безымянным, пока Гома не дала пресмыкающемуся эту кличку из-за сложных вопросов, которые задавала ему Лили.

– Что Аристутль будет делать с шаром? – удивился Джек.

– Ты ведь знаешь, как он всегда теряется.