Шефер перехватил взгляд Лизы Августин, и их воссоединение после пятинедельной разлуки было ознаменовано всего одним коротким кивком.

Она пошла ему навстречу. Когда они поравнялись, Шефер спросил:

– Появился?

Августин отрицательно покачала головой. Её светлые волосы были собраны на затылке в тугой узел.

– Нет. Всё хуже, чем я думала.

– Что ты имеешь в виду?

– Он вообще сегодня не был в школе. Никто не знает, куда он делся.

– Как это понимать? Когда его видели последний раз?

– Сегодня утром, на школьном дворе. Есть свидетель того, как он заходил вон в ту дверь около восьми часов. – Она указала на старую дубовую дверь за их спинами, один из двух выходов на школьный двор. – Но он не дошёл до класса на третьем этаже к началу урока, и никто не видел его уже… – она посмотрела на мужские часы «Таг Хаэр» на своём запястье, – вот уже часов восемь.

– Восемь часов?! – Шефер постарался сдержаться, но кровь застучала у него в висках. – Какого чёрта в школе не спохватились раньше?

Он огляделся в поисках кого-нибудь из учителей, кого можно было бы вздёрнуть на ближайшем суку, и его взгляд упал на мужчину средних лет, который плакал, прислонившись к высокому школьному турнику. На нём были рыцарские доспехи из крашеной пластмассы, а под мышкой торчала рукоять поролонового меча.

– Классный руководитель подумал, что мальчик заболел, – сказала Августин. – Здесь не принято проверять отсутствующих в течение дня. Проверка бывает только в конце уроков, когда за детьми приходят мамы.

Она указала большим пальцем через плечо:

– «Лабиринт» – так называется местная продлёнка – находится здесь же на первом этаже. По правилам родители должны заполнить онлайн-форму, если ребёнок заболел. И если нет ни ребёнка, ни отметки о болезни, педагоги звонят родителям и уточняют, что с детьми. Забрали их или они заболели.

– И?

– И когда мальчик не появился, они позвонили родителям, те попадали в обморок, и вот мы здесь.

Августин протянула Шеферу фото:

– Фотография сделана в начале учебного года, но они утверждают, что причёска все та же и что в целом он особенно не изменился с августа.

На фото был светловолосый мальчик с тонкими приоткрытыми губами, он с любопытством смотрел в камеру, как будто собирался о чём-то спросить, когда был сделан снимок. Большие голубые глаза смотрели настороженно, кожа была светлая, но не бледная. Красивый мальчик, подумал про себя Шефер. Тонкие черты лица и длинные густые ресницы были по-девчачьи прелестны.

– Вот он, значит, – пробубнил Шефер. Он положил фото во внутренний карман тёмно-зелёной толстовки и оглядел здание школы. – Там должны быть сотни мест, где можно спрятаться. Чердаки, подвалы, туалеты, спортзал… Нам нужно будет всё осмотреть. Он вошёл здесь, говоришь?

Шефер взялся за ручку двери. До него дошло, что в старом здании школы была не только душа, но и определённые технические проблемы. Ему пришлось навалиться всем телом, чтобы тяжёлая дубовая дверь подалась.

– Обычно он заходит здесь, когда идёт на уроки. Но вот там находится чёрный ход, – она кивнула на дверь в противоположной стороне коридора. – Так что, в принципе, придя утром в школу, паренёк мог сразу же и выйти через вторую дверь.

– Думаешь, он сбежал?

Августин развела руками:

– Возможно.

Шефер прошёл к двери, открыл её и оказался на заднем дворе. Он осмотрелся.

Перед ним высился отель «Остерпорт» – безобразная, похожая на тюрьму громада из стекла и бетона. Он пошёл налево вдоль отеля и оказался у заросшего склона за оградой из стальных прутьев. Кое-где прутьев не хватало, и сквозь зияющие дыры можно было свободно попасть на склон, который спускался к железнодорожным путям за отелем. Чуть дальше за путями располагалась станция Остерпорт.

Шефер шагнул в одну из дыр и оглядел территорию по ту сторону ограды.

Мог ли мальчик пройти здесь напрямик? Запрыгнуть на поезд или углубиться в парк Остре Анлег, который, подобно джунглям, раскинулся за расписанными граффити стенами станции?

Поезда, останавливавшиеся на Остерпорте, шли по всевозможным маршрутам во всевозможных направлениях, это Шефер прекрасно знал. Они растекались по четырём сторонам света, и за восемь часов мальчик мог достичь Касселя, Стокгольма, добраться куда угодно. Поздно они начали.

Слишком поздно.

Его мысли заглушил гул прибывшей на станцию электрички. Визг тормозов раздирал морозно-ясный воздух. Шефер вернулся к Августин, заткнув ухо пальцем.

– Нам придётся обыскать всю школу. Нужно просмотреть записи камер в отеле и на станции и поговорить с местными, может, кто видел мальчика в течение дня. У него мобильный с собой?

– Да.

– Отследи его как можно скорее, посмотрим, включён он или выключен и когда им в последний раз пользовались. Свидетелей, с которыми ты уже успела побеседовать, нужно опросить официально. – Он указал вперёд. – Остре Анлег находится прямо за путями, его нам тоже придётся прочесать.

– Это огромная территория.

– Именно. Поэтому пора приступать.

Августин приложила телефон к уху:

– Сколько людей мне запросить у Карстенсена?

Начальник полицейского управления Пер Карстенсен был в последнее время непривычно щедр с сотрудниками. После того как правительство приняло решение переложить на военных некоторые функции полиции, в распоряжении Следственного отдела оказалось достаточно людей для большинства рабочих задач. Это как вилла у пляжа для только что разбогатевшего рэпера из бедного квартала: непривычная роскошь, которой боишься лишиться. Но это всего лишь вопрос времени: вскоре их наверняка откинет обратно в каменный век.

– Запускаем весь цирк. И скажи, чтобы взяли поисковых собак. Надо найти пацана как можно скорее!

Августин кивнула.

– Восемь часов… – сказал Шефер.

Они переглянулись, и по морщинкам на лице Августин Шефер понял, что она думает о том же.

– Скоро стемнеет, и температура опустится ниже нуля. Ничего хорошего, чёрт побери, ничего хорошего…

– Ну?

Редактор Карен Огорд медленно обвела переговорную взглядом.

Она напоминала тюремного надзирателя во время проверки; в полной готовности переворошить личные вещи заключённых, перевернуть матрасы и проинспектировать пустые флаконы от дезодоранта в поисках запрещённых веществ и оружия – да чего угодно, лишь бы устроить всем публичную порку и сослать кого-нибудь в карцер.

– Чем порадуешь? – Она вперила взгляд в Бётгера, державшегося, как обычно, высокомерно.

– У меня история, достойная премии Кавлинга[9].

Огорд фыркнула.

– Давай послушаем, что за история, пока ты своё имя на латунной табличке не выгравировал.

– Три моих источника сообщают, что криминальная статистика, опубликованная последним правительством, была в значительной степени подтасована.

– Подтасована? Каким образом?

– Она, мягко говоря, неполная. Там не хватало ключевых цифр, касающихся представительства в судебной системе, и когда обнаружилось, насколько чаще иностранцы упоминались в статистике, чем датчане, их решили вообще не включать. Просто-напросто испугались шумихи, которая разразилась бы, если правда откроется. Поэтому иностранцев сознательно не упоминали, сократив таким образом процент иностранцев среди преступников – так же, как сделали в Швеции. Подчистили как следует.

– Кто принял такое решение?

Бётгер пожал плечами:

– Это однозначно был министерский план, но начальник полиции, так или иначе, должен быть в этом замешан.

– И с какой целью это делалось?

– Политика! – Бётгер всплеснул руками, подчёркивая очевидность высказывания. – Пока бо́льшая часть населения считает, что все эти страшилки – просто националистская пропаганда, наши господа с госпожами сидят спокойно. Датчанам сознательно морочат голову, чтобы ситуация с мигрантами не выглядела настолько критичной, какова она на самом деле.