– Ты похожа на чудика с «Улицы Сезам», Кальдан, когда смеёшься, ты в курсе?

Он по-дурацки вытаращил глаза и стал пародировать её беззвучный смех, поднимая и опуская плечи. Он так широко разевал рот, что в него легко поместился бы кусок дыни или деревянный игрушечный кубик.

– Это ты, Кальдан! Старая хихикающая балда!

Элоиза улыбнулась и села за стол на своё рабочее место напротив Бётгера.

Он кивнул в сторону дивана:

– И где ты взяла это смертоносное оружие?

– Это пистолет Кая.

Левая бровь Бётгера скептически изогнулась.

– Как-как? – Он сделал музыку потише. – Ты сказала, Кая?

Его удивление было отнюдь не безосновательно.

Кай Клевин – господин, покрытый пигментными пятнами, занимал в издании «Demokratisk Dagblad» должность ресторанного критика. Он был известен как страшный сноб, испытывающий латентную ненависть ко всему, что могло нравиться пролетариату. Статьи Клевина предназначались небольшому проценту читателей, разделявших его восторг в отношении – по определению Элоизы – «самоистязательного гастроонанизма».

– Ради всего святого, что Кай делает с этим кислотным пистолетом для пейнтбола?

– Это не пейнтбольный пистолет, это бластер фирмы «Нерф»!

– Это психопатическое оружие для быдла. Поэтому я повторю вопрос: как оно может принадлежать Каю?

Элоиза пожала плечами.

– На прошлой неделе он приводил на работу внука. Наверное, пацан его забыл.

Бётгер закатил глаза.

– Тот мелкий уродец с кривым прикусом, который недавно носился тут кругами и истерил?

– У-гу.

– Так это внук Кая?

Элоиза кивнула.

Он поморщил нос.

– Фу!

– Про детей нельзя говорить «фу».

– А уж это мне до лампочки. Он вылитый Кварк[4]! – Могенс выставил вперед нижнюю челюсть и уставился вперёд невидящим взглядом, как персонаж мультика. Затем снова посмотрел на Элоизу и развёл руками: – Я не прав?

Пожав плечами, она начала доставать записные книжки и рабочие бумаги из своей сумки.

– Значит, я прав, – подытожил Бётгер, – но будем честны по отношению к Кварку: симпатичные дети в целом редко встречаются. Когда я отвожу Фернанду в садик по утрам, я вижу всю эту компашку: сидят, а у них сопли висят до полу, ужасно противно. От них ещё и пахнет!

– Слушай, Могенс, а если признаться, как ты на самом деле думаешь? – улыбнулась Элоиза.

Она вытащила мобильный и открыла письмо, которое получила от Мортена Мунка из Отдела специальных журналистских расследований. Заголовок письма гласил: «Ветераны vs мирные жители? Статистика самоубийств».

– Кальдан, если с тобой я не могу поделиться этим, то с кем тогда мне делиться? Среди моих знакомых ты – единственный человек с непромытыми мозгами. Вот моя сестра, знаешь?

– А что она?

– Раньше с ней было так здорово. Она всегда была интересным собеседником – и смотрела на вещи небанально. А потом встретила этого, как его, Нильса. В просторечии: Нильса-из-Нордеа[5]. Они родили детей, двоих, – дети вполне милые, что правда, то правда. Но теперь семейство переехало в Холте в одноэтажный коттедж, обзавелось электрической газонокосилкой, всякими гаджетами…

– И что с того?

– Сестра стала ужасно скучной.

– Но она же счастлива?

– Ещё как счастлива, конечно! Но ей это не идёт.

Элоиза подавила смешок и издала вместо него какой-то носовой звук.

– Ну хорошо хоть ты не изменился, став папой. – Она бросила на него ироничный взгляд.

Бётгер раздражённо кивнул в ответ.

– Разумеется, люди меняются, они же не каменные. Но я сохранил цинизм, а это, знаешь ли, важная черта, – он помахал указательным пальцем, подчёркивая важность своих слов.

– Да, да, как скажешь, капитан Хэддок[6].

– Правда! И это, кстати, одна из причин моей симпатии к тебе, Кальдан. Из всех людей, которых я знаю, ты одна из самых циничных.

– Ой, спасибо, ужас какая прекрасная характеристика.

Бётгер уважительно наклонил голову, как будто только что произвёл её в рыцари:

– Never change[7], хорошо?

– Можешь не беспокоиться, – сухо сказала Элоиза, – в этом плане бояться нечего.

Она прочитала мейл от Мортена Мунка по вопросу самоубийств среди ветеранов. Потом позвонила своей лучшей подруге Герде.

Это была уже третья попытка за день. Обычно Герда быстро перезванивала, не позже, чем через час, максимум – через три, и, как правило, отправляла СМС.

Однако сегодня было тихо.

– Привет, это я. Перезвони, пожалуйста! – сказала Элоиза автоответчику. – Мне нужна твоя помощь с той статьёй, о которой я недавно рассказывала.

Она повесила трубку, и в ту же секунду редактор Отдела специальных журналистских расследований Карен Огорд просунула голову в дверной проём за её спиной:

– Куда все запропастились?

Элоиза описала дугу на вращающемся стуле и вопросительно посмотрела на дверь прежде, чем расплыться в улыбке.

– Ой, привет! Я думала, ты сегодня приболела…

– Я не приболела. А вы чем занимаетесь? Где все?

Карен Огорд язвительно посмотрела на Элоизу поверх оправы роговых очков и кивнула в сторону пустых стульев в редакции. Обычно она была по-матерински участлива, но сегодня излучала на удивление ядовитые флюиды.

Элоиза в замешательстве сдвинула брови и пожала плечами:

– Не знаю. Вышли, видимо?

– Редакционное собрание. Прямо сейчас! – рявкнула Огорд.

Не говоря больше ни слова, она развернулась на каблуках. Было слышно, как её синие шпильки громко цокали по коридору в направлении переговорной.

Элоиза и Бётгер переглянулись.

– Что это было? – спросил он.

Элоиза пожала плечами и встала:

– Идёшь?

Эрик Шефер выключил сирену, минуя Национальную галерею. Слухи об исчезновении мальчика вскоре должны были распространиться, как блохи в лагере бойскаутов, и запустить волну паники среди родителей школьников. Не стоило ускорять этот процесс.

Добравшись до школы, он припарковал чёрный, весь покрытый царапинами «Опель Астра» на тротуаре возле статуи Кристиана IV. Монарх гордо обозревал школу, которая располагалась на узком участке между железнодорожной станцией Остерпорт и желтовато-коричневыми казармами Военно-морских сил – как будто «отель» из Монополии.

Школа Нюхольм среди прочих школ – то же, что Мраморная церковь среди прочих церквей, подумал Шефер. Не взбалмошная авангардная часовня с органом, похожим на трубы нефтяной платформы, а место, где есть душа… дух. Ему было совершенно плевать, сколько международных премий завоевали современные молодые звёздные архитекторы или сколько парадов проводилось в их честь. Они могли бы выстроить ещё множество зданий, похожих на горки для слалома или экологические панда-парки, но Шефер терпеть не мог все эти конструкции из стекла и бетона, которые вырастали то тут, то там по всему городу.

Иногда ему казалось, что он, должно быть, единственный во всей стране, кто ещё не свихнулся. А может, он просто стареет… Впрочем, суть одна и та же.

Его взгляд скользил по школьному двору, где толпа людей собралась в сумерках. Мамы и папы стояли кучками, держа детей как можно ближе к себе, и он уже на расстоянии мог распознать выражение их лиц: все предосторожности уже напрасны. Блохи поскакали.

Шефер заметил детектива Лизу Августин, которая вот уж четыре года была его напарницей, когда проходил мимо футбольной коробки, где кривоногий прыщавый подросток бросал мяч в кольцо. Августин в сопровождении двух рядовых полицейских беседовала с семейной парой. По их вытянувшимся, полупрозрачным лицам Шефер понял, что это родители пропавшего мальчика.

Если бы не рост, мужчина был бы вылитый Роберт Редфорд[8], подумал Шефер. Золотистые волосы, выдающиеся нос и подбородок придавали ему выражение, характерное для персонажей старого Голливуда. Женщина рядом с ним тоже была красива, но она немного терялась в толпе других матерей, одетых, как и она, по моде и статусу. Она производила впечатление практичной и прагматичной – в противоположность Мистеру Голливуду, – а вот взгляд её противоречил этому образу, заметил Шефер. В её глазах читался чистый ужас.