– Началось все тогда, когда мне было лет пятнадцать, – Светлов убедился, что вокруг никто не слушает, кроме Леши, да и тот не вспомнит завтра разговор, – друг детства привел меня в одну компанию, где все были старше нас. Они промышляли не совсем законными занятиями: вытаскивали аккумуляторы из машины, магнитолы, обносили квартиры летом, пока хозяева были в отпусках. Зарабатывали они этим делом очень неплохо. А мне что было делать? Я как узнал, что можно зарабатывать так, то к раздаче листовок возле торговых центров возвращаться мне не хотелось. Нашей семье нужны были деньги. Отца я никогда не видел, а мама болела. Я был полезен тем парням. Там, где они не могли пролезть, пролезал я. То, что не могли достать они, доставал я. Делились они со мной честно, никогда не смеялись надо мной, я себя чувствовал "в своей тарелке" в их кампании. Мы занимались этим около года. За этот год маме понадобилось удвоить количество лекарства, но я был способен ей их дать. Стал видеть ее реже из-за того, что мы увеличили количество краж. Я чаще был в чужих домах, чем в своем… Чем с мамой. Но из-за частоты краж, меня регулярно стали возвращать домой под конвоем. У мамы не было сил ругать меня, она лишь вздыхала. Эти вздохи разрывали мне душу, но я вновь убегал из дома, чтобы заработать на лекарства. Я верил, что вот-вот она пойдет на поправку. Это придавало мне сил. – Светлов говорил это с придыханием, еле слышно, шепотом. – Не редкий сон тогда восполнял мои силы, не энергетики, не адреналин от проникновения в чужие квартиры, а именно надежда на то, что скоро мы с мамой будем снова вместе гулять. Я верил, что скоро наступят времена, когда единственное, чем я буду огорчать маму, это то, что я не надел шапку, или за то, что я не забежал пообедать между уроками. Она бы тяжело вздыхала не от невыносимой боли, а от того, что у нее расклеилась туфля… В канун моего дня рождения, когда мне исполнялось шестнадцать, моя компания решила сделать мне подарок и вынести квартиру одного владельца магазина. У него, поговаривали, дома целые горы золотые. Все прошло как обычно: я залез ночью в окно, открыл дверь товарищам, и встал "на шухер" во дворе возле калитки. На что они там наступили, нажали или еще что, я не знаю, но сработала сигнализация и утро мы встретили в обезьяннике. На меня у ментов не было ровным счетом ничего, кроме того, что меня видели соседи, как я стоял "на шухере" возле калитки. Подельники объяснили, что они возьмут всю вину на себя, они не хотели мне жизнь ломать. Меня отпустили. Я побежал домой… В общем, я одумался после всего этого, в школу назад меня брать не хотели, устроился на автомойку, там до армии поработал, потом по контракту на три года остался, дальше вернулся и через одного хорошего знакомого, меня все-таки взяли в колледж, чтобы я хоть какое-то образование получил. Отучился с отличием… Как бы этого хотела мама… – Светлов утер нос рукавом рубашки. – Поработал тренером, хорошо у меня это получалось, меня вот сюда и позвали.

– Ты что-то не договариваешь… Мама-то выздоровела?

– Тебе нужно это знать? – голос Светлова стал серьезнее.

– Я никому не скажу, поверь. – Смотря сквозь Светлова, пообещал Леша.

– Утром меня отпустили. Я побежал домой. По пути захватил тортик. Он был еще теплым, свеженьким. Большие кремовые розочки, прямо как мама любит. Мне хотелось ее порадовать, это ведь ее праздник больше, чем мой. Дрожащими руками, стараясь не разбудить маму, я провернул ключ в замке, распахнул дверь. Было около девяти утра, я собрался идти будить маму в девять двадцать три – во столько я родился, именно в это время мама будила меня в детстве. Хватала меня на ручки, кружила, целовала в пухлые детские щеки. Мы, словно эскимосы, терлись с ней носиками. Она мне говорила: "сегодня главный мужчина моей жизни стал еще взрослее, вон какой тяжелый!" и с легкостью продолжала меня кружить. Потом мы шли к столу, она усаживала меня на колени. Мы задували свечи. Она думала, что я не понимал, как она помогала мне задуть их. Я чувствовал прохладную струйку воздуха маленьким ушком, когда она подносила свою голову к моему плечу. Я всегда загадывал всякую ерунду, как и все дети. Игрушку или машинку. Знал бы я, что через несколько лет мама заболеет, я бы из года в год загадывал только еще один годик ей пожить. Да, теперь я знаю, как бы я загадал. Как правильно загадывать. Сидя за столом перед тортом с тлеющими свечами, я понял, что слишком рано их зажег. Задувая их, чтобы позже повторить это с мамой, я случайно загадал желание. Нельзя их раскрывать, но оно уже исполнилось… Я загадал, чтобы мама больше не мучилась. Когда пришло время, я пошел к маме в спальню. Она лежала на простыни под одеялом. Утреннее солнце ярко светило ей на золотистые волосы, отчего ее голова, казалось, была залита благодатным светом. Она улыбалась. Она была сказочно красива. Я присел к ней. Затем прилег рядом на подушку и потихоньку подул ей на ушко. "Мамуля, просыпайся" – прошептал я. Она не отвечала. Она лежала такая невесомая, такая умиротворенная. Кружева ее пижамы не поднимались, потому что воздух не наполнял и не раздражал ее грудь. Мама лежала неподвижно. Ее нежные руки лежали поверх одеяла, едва удерживая самодельную открытку. "Моему сыночке" было выведено каллиграфическим почерком. Я осторожно взял ее из маминых рук. Я читал написанные внутри слова и смотрел на маму. Я представлял, что это она мне говорит. Сама. Сейчас. Такая красивая, такая безмятежная. Какой я не видел уже давно. Так я запомнил свою маму.

***

– Иисусе! – Антон подскочил с закрытыми глазами и побежал прочь. Светлов и Леша едва успели оглянуться и побежали за Антоном. На улице солнце уже накаляло асфальт. При такой жаре и с таким промилле в крови, наши товарищи долго бы не пробегали. Леша бросился вдоль дач, Светлов же кинулся на лестницу, ведущую до спортивной площадки. Но не успели они сделать трех шагов, как услышали странное рычание, доносящееся со сказочного городка, откуда мы с Вами поднимались как раз к дачам. Перепрыгивая через две ступени, парни спустились к скульптурам и аркам. Рычание усиливалось – значит, уже ближе! Леша и Светлов, шатаясь от жары, которая усилила действие алкоголя, нашли Антона, который стоял, опершись на огромную фигурную каменную глыбу.

– Анто-о-он, ты мог в туалете это сделать? – Размахивал руками Леша. – Что с ним теперь делать? И с этим всем делать? Он здесь все кругом обрыгал!

– Ничего страшного, дождь все смоет, – Светлов наклонился к сгорбившемуся Антону. – Ну, что, дружок? Тебе легче?

Антон начал рычать с новой силой.

– Ну, ничего, подыши еще свежим воздухом, – Светлов похлопал Антона по спине и повернулся к Леше, – бедняга, и ему, наверное, сухарики не пошли.

– Светлов, не мельтеши, меня из-за тебя мутит. – бубнил Антон.

– Ах, ну, конечно из-за меня. А ты-то у нас парень хоть куда!

Антон был сейчас похож на толстенного льва: кудрявые длинные волосы распластались по плечам, от рыка дрожала вся саванна.

В очередной раз утерев рукавом белой рубашки губы, он ответил на иронию Светлова:

– Может, не самый лучший, но точно не плохой.

– Неплохой, только ссышься и кривой.

Антон попробовал замахнуться на Светлова, но потерял равновесие и упал. Больше он ничего не хотел возразить.

Светлов и Леша начали поднимать зверя, что сделать было довольно сложно. Их сил хватило только на то, чтобы снова затащить Антона к дачам и бросить на лавочку.

– Сейчас я за ключами сбегаю, и поедем в ДПУ.

Леша сидел на лавочке возле Антона, не позволяя ему растечься. Светлов забежал в игровую, где за столом сидела Леся со своими "друзьями", которые недавно "помогали" ей подняться на стол для танца. Она вернулась с ними из соседней комнаты, где продолжала развлекать их песнями и плясками. Правда, одного из двоих друзей, Леся явно обделяла вниманием. Но, может к счастью, может, к сожалению, Светлов не являлся вуайеристом, а потому выбежал, как только забрал то, что ему было нужно. Хотя, вернулся через пару секунд.