Потребовалось не менее десяти секунд, чтобы сжатый тесками романтизированных переживаний мужчина привел в порядок мысли и вновь увидел прежнюю голограмму безликой женщины – никакой Ханаомэ Кид уже не было. Крео прикоснулся к толстой застежке на запястье, таким образов указывая парковочный ориентир парящему на верхнем эшелоне лат-скайстеру, и затем пожаловал в Скорбящего Дедала. У входного проема стояла юная хостес с закосом под очередную старлетку и выдавала нашейные метки матричных штрихкодов:

– Добро пожаловать в Скорбящего от безумного горя Дедала, – девушка не успела преподнести нейрометку к шее Спри, как тот слегка отвел ее руку в сторону. – Мужчина, без шееАйДи нельзя. Сегодня особенная тематическая вечеринка в честь схождения созвездий Лебедя и Лиры и, конечно же, релиза нового баблдройда «Ви Бесконечность Ви» от Зинателлы.

– Кто такой этот Зинателла? – Крео заставил привередливый к любому незапланированному шоку характер успокоиться и позволить девушке-таки приклеить треклятую метку. Однако так просто надоедливая дива с аляповатыми блесками на лице не могла отделаться.

– Нуу этот Зинтелла, который, как он сказал, и свел обе… – неуверенное в корректности изложения зашуганное милое создание в последний момент отважно решилось отвесить словесный пинок ворчливому гостю, – ну обе звезды, вот они, с его слов, и стали предвестниками этого торжественного вечера, чтобы представить Ви Бесконечность Ви. Да проходите Вы уже наконец, ну!

Пока Крео Спри со снедающим взглядом следил за тем, как девочка разглаживает по его шее черную марку капитуляции перед новоявленными канонами обители, на противоположной ко входу в здание стороне, бурля реактивной смесью, радужные дрожащие дуги, пролитые турбинами, распрямляли пространство под снижающимся скайстером. Машина принимала на корпус пробную артиллерию крупинок скорого ливня, обещавшего забытым ветхозаветным потопом на неделю осадить и без того сырой от проливного горя людей мегаполис. Неизвестный силуэт вынырнул из машины с уже натянутым поверх головы прорезиненным капюшоном. Почувствовав наращиваемую пробивную силу дождя, он поднял голову в сторону стихийной батареи, коварно скрывающейся под хмурым небом Нового Дэ’Вона. Затем незнакомец устремил невидимые во тьме колпака глаза на входное жерло клуб-бара.

Спри, упорно продолжавший ютиться в пальто, расположился у барной стойки, опрокинув сцепленные в замок кулаки на служащую трассой для скольжения алкогольных болидов поверхность. Дерево панели давало расслабляющий массаж коже рук – Крео надеялся, что ему наконец-то явились первые признаки успокоительного вечернего транса. Но что-то терзало уголки натянутых мышц спиритического бастиона, что-то делало нежный покров барной стойки противно шершавым, перекидываясь покалывающим спазмом на кончики пальцев – это что-то, казалось, спряталось за пульсацией танцующей в экстазе толпы, смотрело на Спри и выжидало его последнего сдающегося выдоха перед нависшей эскадрильей будничной утомленности. Нелепо уместив нос на вороте уже, думалось, сросшегося с телом одеяния, Крео судорожной от паранойи суетой глаз оглядел просторы этого языческого эпикурейского капище, где идолами провозглашались потребительская вера в непогрешимость маркетинговой монополии на определение образа индивидуума и навеянная приятной агонией культового танца потребность толпы в иррациональном.

Крео Спри так и не получил визуальный ответ на свои тревожные мысли о предполагаемом преследовании. Возможно, на подсознательном уровне его гложила проявленная уступчивость перед персоналом по вопросу АйДи-метки, которая, как уточнила хостес, при считывании у бара выдает посетителям индивидуальные показатели текущего счета, а также является пропуском в любую зону ночного клуба. Крео посчитал, что мыслям о нейронной слежке через метку пора уйти восвояси и не мешать расслабляться под сводами ночного киберцарства.

– То есть ты считаешь, что глутамат синтетического натрия не спеша травит потребителей, чтобы те потом обращались к фармакологии, которая, в свою очередь, повязана с теми самыми продуктовыми гигантами, подсовывающими нам отраву? – Шел второй час нудного монолога соседа Крео по барной стойке.

– Я ничего не считаю. – Крео Спри за все длительное время, в течение которого он позволял увешивать случайному невеже-алкоголику свои уши лапшой, так и не повернул голову в сторону водопада нескончаемой ереси. Словно неосязаемое простым людом нерадивое полубожество алкоголя снизошло с пенящихся хмелем небес и вселилось своим издевательским предназначением в простака, дабы прилюдно выставить уязвимость маленького человека на посмешище.

– Не знаю, как ты, Энни, – шатающийся виночерпий опережал по крутизне наклона гарцующие под тяжестью его туши ножки стула; он, явно, подавал первые признаки легкой деменции, называя пассивного собеседника невнятными чужими именами, – но жизнь без цели подобна плоской филейной части девушки. Зачем тогда Создатель придавал особый фактурный акцент этой части человеческого тела? Для того, чтобы переминающие с одной ноги на другую чаши описывали гипнотизирующие восьмерки, а не просили плюгавым видом милостыню на прокормление.

Тем временем Спри насчитал в отражении навесного безрамного зеркала уже шесть девушек, которые не давали спуску их кавалерам по танцам за допущенную вольность разлапистых мальчишеских ручонок.

– Но в одном я все-таки уверен полностью – душа человека бесконечна, и кто ты такой, чтобы судить ее. – Монолог увлекшегося сомелье уже подступал к спасительному для Крео апофеозу. – Я всю свою жизнь исповедовал наиболее традиционные социокультурные ценности… не позволял себе никаких подстрекающих разум сладострастных выходок сердца. Но мой мальчик, боже, мой мальчик… – мужчина испустил триумвират горьких слез. – Однажды я застал своего сына в неподходящий момент в не менее подходящих строгости дома объятиях другого юноши. Они были полны страсти: настолько, что даже мы с Энн так не любили друг друга по ночам беззаботной молодости.

Мужчина теперь смотрел по ровной прямой линии точно на Крео:

– Узнав о нашем с матерью замешательстве в его выборе, мальчик покинул нас – он не принял позорный обскурантизм родителей. Но если бы я тогда прочувствовал, если бы, крепко обняв как истинно любящий свое дитя отец, дал понять, что важнее его счастливого чувства свободы для меня просто ничего нет, – мужчина сломался: глаза его стали родником из слез всех отцовских драм мира, – тогда бы его тело не было погребено под зараженной землей близ трущоб позорной дальневосходной дыры из-за гонореи. Он бы остался с тем Оли’Ве’Ро дома, и во всем им сопутствовала лишь только радость да благодать… хотя этот мальчик даже не знал о его смерти, пока я ему не сказал, случайно встретившись в какой-то захудалой скайстермонтажной.

Преисполненный скорби отец смахнул мокрую пелену с глаз и вновь впился в Крео взглядом, постепенно проявлявшим желаемый с самого начала разговора катарсис.

– Поэтому, зная всю свою бесконечную любовь к сыну, я хочу, чтобы он услышал мое раскаяние перед ним. Ради его прощения, я хочу увековечить память о страдании нереализованной любви у себя под сердцем и носить его, пока тело мое не будет предано земле, – умоляющее страдание переходило к решающему марш-броску. – Молодой человек, я хочу попробовать прочувствовать то, что в первобытном ужасе посмел импульсивно отвергнуть… то, что грокнул во всей полноте мой мальчик. Возьмите меня и делайте все, что захотите. Я клянусь любить каждую Вашу нежность – давайте разделим воду и взрастим близость.

Бессмысленный пересчет целомудренных принцесс, назло мальчишкам оголивших желаемые пубертатным демоном места, был окончен – Крео в презрительном недоумении встретился наконец лицом к лицу с решившим разоткровенничиться утопленником, навсегда потерянным на дне бокала виски.

– Что ты молчишь? Молю, ответь, да или нет? – мужчина не понимал, что на него устремлена вся тяжесть осуждающего человеческую ничтожность вердикта – от этой недальновидности презренность со стороны Крео только возрастала.