– Что же ты, Петенька, бегаешь-то от меня? – улыбалась барыня, наматывая на руку Петькину одежду. – Второго дня же послала Фимку, сказать, что приду к тебе на сеновал, как стемнеет. А тебя не застала. Как же так?

– Простите, Елизавета Захаровна, – потупился Петька, от досады заходили желваки, – работы много было, умаялся, заснул в деннике4.

Елизавета Захаровна по лисьи прошла вокруг Петьки, «лапая» его взглядом:

– Ладный ты какой, Петенька, ох, ладный! – барыня подошла к нему вплотную, подняла его лицо за подбородок. – Неужто я тебе не по нраву?

Петька промолчал. Слишком приторна, бесстыдна! Его замутило.

Вдруг голос Елизаветы Захаровны потерял вкрадчивость:

– Смотри, холоп, с огнем играешь! Придёшь сегодня ко мне в опочивальню! Да, помойся, конюшней от тебя разит! – барыня бросила одежду в лицо Петьки.

Вечерело, в окне спальни барыни зазывно горела свеча, а милый друг не шел. Сидел горе-любовник на берегу реки, в раздражении и досаде швырял камушки в воду. Не пошел Петька, и подписал себе приговор на немилость господскую. Что бы не сделал, всегда был в виноватых. Вся спина исполосована от ударов батогами да кнутом.

А однажды приехала с визитом подруга Елизаветы Захаровны, помещица вдова Евдокия Ильинична Дурнова. Дебелая да рябая. Как увидела она ладного дворового паренька, так и заходила ее мощная грудь от волнения скверного. Отослала на ночь барыня в злорадстве челядинца в опочивальню Дурновой, да только непьющий Петька набрался самогону и валялся на конюшне в беспамятстве. Всыпали ему тогда сто плетей, после чего метался в горячке он в господском госпитале неделю.

Емельян Захарович, тот охоч был до девок и устраивал он в бане по субботам вроде античных развлечений. Баню он выстроил под стать римских терм, где желал он видеть сцены из жизни древних императоров. Петро для него был незаменим с его знанием латинского языка, (гувернеры-то учили Митюнушку, но, как всегда, вместо барского сыночка науку познал его слуга). Вот в одну из таких суббот и лишился Петька невинности.

Помимо совместных шалостей, нашел барин в молодце и незаменимого помощника в делах корабельных. Вместо племянника, на которого Емельян Захарович возлагал надежды, стал ему опорой холоп Петька-цыган.

Емельян Захарович в глубине души ценил смышленыша, даже думал дать парню вольную, да все как-то недосуг было. Так и остался до сего дня Петька крепостным при молодом барине.

В трактире на постоялом дворе кроме барина со слугой никого не было. Дмитрий заправлялся жареной свининой и пивом. Тучный немец, хозяин трактира, только и успевал подносить кувшины с пенным напитком.

– Вам бы остановиться, Дмитрий Павлович, – произнес Петька с ненавистью, – опять животом маяться будете.

– Молчи, дурак, – вытирая жирные алые губы, рявкнул Митюнушка, – учить меня будешь?

Петька горько хмыкнул. Опять всю ночь с ним возиться!

В трактир зашли новые посетители. Мужчина средних лет, плотного сложения, обстукивал с ботфорт грязь. Он держал в одной руке треуголку, а другой расстегивал тяжелый дорожный плащ. С ним была девушка лет восемнадцати. Она метнула быстрый взгляд на Петьку и его барина. Петька тоже посмотрел на нее и сразу отметил про себя, что серые глаза у девушки под красиво изогнутыми черными бровями, внешними уголками поддернутые к вискам. Ее черты не отличались гармоничностью. Нос – картошечкой, губы полные и немного бледные, обветренные. Девушка сняла капюшон плаща и на высокую грудь ее упала толстая коса цвета миндаля.

Когда новые посетители уселись за стол, хозяин подошел к ним. Они что-то заказали и продолжили беседу, которая была прервана перед входом в трактир.

Петька ловил себя на желании вновь посмотреть на девушку. Она улыбалась мужчине за столом, показывая ровные белые зубки. При взгляде на нее, в Петькиной душе будто бы загорался теплый огонек. Эта пара создавала впечатление непонятного доселе ему душевного уюта, чистоты и доброты. Ему безумно захотелось подойти к ним, но перед ним чавкал Дмитрий Павлович, требуя к себе внимания. Петьке стало стыдно. Стыдно за свое холопское положение, за своего барина и даже за этот грязный трактир. Он опустил глаза и первый раз в жизни ему захотелось заплакать.

В этот момент хозяин его встал из-за стола.

– Будешь спать на конюшне, – зевнул Дмитрий Павлович, – да не забудь насчет лошадей распорядится.

После того как барин улегся спать, Петька вышел на воздух. Он поднял глаза к небу и тяжело вздохнул.

– Воображаю, каково это, быть в неволе у такого барина, – он услышал приятный женский голос справа.

Девушка стояла в нескольких шагах от него и тоже смотрела на звездное небо.

– Уж лучше не воображать, – ответил ей Петька.

Незнакомка без страха подошла к нему и, к его удивлению, протянула ему руку.

– Меня зовут Ксения Егоровна, – она улыбнулась на его нескрываемое замешательство. – А вас как?

– Петь…, Петром, – проронил он, все еще не придя в себя.

– А по отчеству?

– Алексеевичем, – ответил, совсем растерявшийся Петька. И вдруг он спохватился. – А вас батюшка не заругает, за то, что вы с холопом разговариваете?

Ксения Егоровна засмеялась. У нее был звонкий заразительный смех.

– Бросьте, Петр Алексеевич, вы же все понимаете. – Девушка посмотрела на него, и улыбка исчезла с ее уст. – Батюшка считает, что рабство – ужасное явление, бесчеловечное и отвратительное.

– А у вашего батюшки много душ? – заносчиво спросил Петька.

– У нас нет крепостных, – ответила Ксения Егоровна. – У нас слуги свободные, получающие жалованье.

– Вот как! А кто же ваш батюшка, Ксения Егоровна?

– Егор Иванович Давыдов, он архитектор и механик. Мы возвращаемся из Смоленска. Там у батюшки был заказ. Мы едем в Санкт-Петербург. В Университете ему предложили место.

Петька усмехнулся. Действительно, эта маленькая семья как будто была из другой жизни. Он промолчал и опять посмотрел на звезды.

– А ведь вы образованный человек, Петр Алексеевич! – лукаво произнесла Ксения Егоровна. – Хотя вы пытаетесь это скрыть.

– А толку то! – усмехнулся Петька.

– Не грустите, Петр Алексеевич! – девушка улыбнулась. – Мне кажется, что у вас все будет хорошо. Вот увидите!

Петька не знал, что сказать. С ним никто и никогда не вел таких бесед. Разве только, что дядька Степан его гладил по голове, вздыхал да молился.

– Я слышал, что смотритель вам лошадей не дает, – ему захотелось сделать для этих людей что-нибудь хорошее, – вы можете ехать с нами. Нам же по пути. Завтра я поговорю с барином.

– Благодарю вас! Как здорово! Ведь батюшка очень торопится! – Ксения Егоровна сияла. – Я обещаю, что у вас все будет замечательно, Петр Алексеевич! С хорошими людьми должно происходить хорошее!

Девушка пожала руку Петру.

– Ксенюшка, – услышали молодые люди, – спать пора!

– Уже иду, – откликнулась Ксения Егоровна.

Через полчаса, на конюшне, Петька, зарывшись в сено, уже начинал засыпать. Мрачные мысли отпустили его. Перед глазами стояло милое лицо Ксении Егоровны, а в душе звучал ее заливистый, как колокольчик, смех.

Оливер проснулся как обычно. Голова страшно болела и совсем не хотелось идти на службу. Соблазн послать Джека, мальчишку, служившего у миссис Томпсон в контору, предупредить о том, что он занемог, достиг невероятной силы. К тому же Оливер был озадачен. Три дня он опекал моряка Перселла, носил ему еду, выпивку и табак. Вчера, в обычное время Оливер с очередной порцией рома и снеди, отправился в одинокую хижину на берегу. Каково было его удивление, когда своего подопечного он не обнаружил.

Оливер прошелся по пляжу, но никаких следов исчезнувшего моряка не нашел.