Спартанец привстал - он не мог выпрямиться в этой клетке во весь рост, но ухватился за решетку и смотрел на приближающийся Марафон, припав на колено, точно в готовности к битве.

- Кто знает… кто знает! - шепотом воскликнул супруг коринфской царевны.

* Обычная прическа египетских мальчиков, которым обривали голову, оставляя одну прядь.

========== Глава 52 ==========

Ликандра, хотя ему и стыдно было в этом себе признаться, вдруг охватило опасение, что стражники у ворот не пропустят их. Что работорговцев уличат в чем-нибудь… противозаконном для этого города. У каждого греческого города имелись свои законы, и Марафон, хотя ему далеко было до Афин, тоже много мнил о себе. Афиняне рассказали товарищам-спартанцам, что в Марафоне проводятся игры в честь Геракла, которыми граждане города весьма гордятся, почитая своим отличием.

Ликандр, вспомнив об этом, невольно расправил плечи. Что будет с рабами, если арестуют господ?..

Но киренеянина никто не собирался хватать: наоборот, стражники говорили с ним весьма почтительно, как со знаменитостью; или просто были впечатлены величиной его каравана. Ликандр впервые услышал имя этого африканского грека, которым тот назвался: Стасий, сын Атанаса.

Лаконец даже вздрогнул: это греческое имя отчего-то показалось гадко и чуждо ему. Хотя все в этом человеке липло к сердцу, как смола, и пленник даже против воли продолжал испытывать к нему благодарность. Может быть, киренеянин по имени Стасий прежде сам был рабом и не понаслышке знал, чему обрекает свой живой товар? Или рабами Черной Земли были его предки-эфиопы…

Когда ворота Марафона закрылись за ними, Стасий приказал остановиться; он прошелся между клетками, сам в последний раз опытным и заботливым взглядом осматривая невольников. Перед клеткой, где сидели Ликандр и Агий с товарищами, киренеянин задержался дольше.

- Скоро приедем, потерпи еще немного, - сказал он спасенному спартанцу. - Скоро ты увидишь своего Немейского льва, славный Геракл!

Работорговец усмехнулся: в привычной манере, неприятно и одновременно с полным пониманием того, что движет пленником. Нет, он предназначал эту партию рабов не камень долбить и не грести на одном из греческих или персидских кораблей! Стасий, сын Атанаса, предложит их гораздо лучшим ценителям: как египетские сосуды из голубого фаянса заслуживают больше того, чтобы в них опорожняться!

Ликандр не ответил мучителю - тот вызывал у него слишком противоречивые чувства, непозволительные и губительные для прямолинейного воина. Но владелец этого и не ждал.

Рабов повезли на рыночную площадь, как догадался Ликандр. Те, которые плыли на второй триере, все были какие-то азиаты и африканцы - похоже, что персы и мидяне, но вместе с ними и рыжие финикийцы, и светлокожие ливийцы, с удивительными для Африки светло-рыжими волосами и синими глазами. Все они очень разнились между собой, но все были молодые, сильные и видные мужчины.

Вернее всего, как и сам он, эти рабы с востока предназначались для какой-то особой прихоти, для игр и удовольствий избранной знати, которая способна с лихвой покрыть расходы на их поимку и перевозку. Вероятно даже, что Стасий из Кирены намеревается предложить свой товар кому-нибудь из бесчестных азиатских греков. Может быть…

Лаконец содрогнулся от мысли, пришедшей ему в голову. Хотя марафонцы, всего вероятнее, как и афиняне, предпочитали для этой цели мальчиков!

Хотя никто не мог знать, чему будущие владельцы подвергнут рабов, когда запрут в своих домах, за этими глухими белеными стенами. Ликандр думал о постороннем, о грядущем, чтобы не сознавать своего унижения. Пока их клетки везли по узкой мощеной улице, взгляды проходящих мимо горожан скользили по этому человеческому зверинцу, жители Марафона останавливались и собирались группками, пытаясь получше рассмотреть рабов, которых прикрывали собой от чрезмерного любопытства охранники. Зрители тыкали в них пальцами, удивлялись варварам и смеялись. Правда, прохожих было немного - видимо, марафонцы менее публичный народ, чем их южные соседи, и гражданские страсти и развлечения реже побуждают их покидать свои дома, которые выглядели почти такими же закрытыми, как египетские. И, как в Египте, здесь росли кипарисы, нередко в кадках… правда, зелени было мало. В Элладе почти так же не хватает хорошей воды, как в Та-Кемет, хотя и выпадают дожди.

Любопытствовали почти все, кто попадался навстречу пленникам на улицах этого городишки, казавшегося сонным. В Афинах бы на них так не глазели, там это привычное зрелище… но сплетни о том, кто, каких невольников и кому продал, афиняне разнесли бы гораздо скорее, и не только по своему городу.

Совсем скоро Ликандр увидел, что они выезжают на площадь, где был сколочен большой помост, окруженный людьми, которые весьма живо приценивались к невольникам, выставленным для всеобщего обозрения: несколько закованных в цепи мужчин и мальчиков, греческой наружности, и две девушки, тоже гречанки. У рабынь были свободны руки, и этими руками они безуспешно пытались прикрыться: изодранные тряпки на них почти ничего не скрывали, и девушки плакали от невыносимого стыда. Вот надсмотрщик грубо заломил одной из рабынь руку и сорвал с нее голубой линялый хитон; девушка вскрикнула, а надсмотрщик еще и повернул ее лицом ко всем похотливым оценщикам!

Светловолосая эллинка всхлипнула и прикрыла локтем лицо, так что все увидели ее белое стройное тело, тугие груди и более темный треугольник курчавых волос между бедер. Толпа сладострастно взревела: покупатели тут же стали перекрикивать друг друга, заламывая все большую цену.

Египетских наемников и остальных к этому времени выпустили из клеток. Ликандр заскрежетал зубами, глядя на торг: порыв вожделения, которое нагота девушки против воли вызвала в нем, был подавлен огромным стыдом. Какое гнусное дело, продавать эллинских женщин в эллинских же городах! А если она…

У него все омертвело внутри при мысли, что девушка может быть спартанкой. Но нет, едва ли: Ликандр знал и жен, и мужей своей родины. Вот дочерью Аттики эта юная рабыня вполне может быть, даже афинянкой!

Вдруг его самого подтолкнули к помосту. Обе девушки были проданы; хотя вторую не раздевали, видимо, обеих взял один и тот же покупатель.

И тут киренеянин крикнул что-то, и Ликандра вместе с несколькими рабами отвели в сторону. А всех его товарищей заставили подняться на помост!

И Агия тоже! С Ликандром оставили только рабов со второй триеры, азиатов и африканцев: а все те, с кем он плыл, и кто в Сирии делил с ним опасности и победы, вынуждены были принять участь тех опороченных эллинок!

Ликандр рванулся вперед, чуть не повалив своих охранников; но тут получил тупой удар рукоятью копья в грудь, и у спартанца пресеклось дыхание. Он упал на землю, чуть не всхлипнув от телесной и душевной боли, - душевная мука превосходила все телесные. Его крепко схватили за руки, когда пленник вновь встал, но удерживать эллина больше не требовалось: Ликандр уже ничему не сопротивлялся. Он только смотрел, что делают с другими воинами.

Их не раздевали: хотя, конечно, нагота мужчины совсем другое дело, нежели женская. Обнажить перед всеми женщину, а тем паче соотечественницу, - как опозорить свое же святилище, плюнуть в лицо своим богам… Мужчина же богами создан для защиты этой чистоты. Но все равно происходящее было нестерпимо стыдно: Ликандр зажмурился на несколько мгновений, и заставил себя вновь открыть глаза только затем, чтобы увидеть, кому достанется Агий.

Но спартанцу этого не удалось, Агия продали очень быстро, и его товарища и единственного друга здесь затянули в толпу.

“Надеюсь, ему повезло с хозяином”, - подумал Ликандр. Стыд притупился, как боль в давней ране. Но такая рана гноится, если забыть о ней.

Ликандр был бы рад умереть от такого поранения чести.

- Идем, - неожиданно услышал он рядом.

Стасий из Кирены говорил с ним почти как с человеком - и порою такое обхождение казалось спартанцу еще большею низостью, чем прямое унижение. Ведь все равно он теперь стал чужой собственностью, вещью!