Поликсена подняла голову от плеча любовника: когда их глаза встретились, Ликандр улыбнулся ее словам и кивнул. Сила, мужество и верность в чести вовсе не везде и не всегда, подумала Поликсена. Но, конечно, этот сын Лакедемона ничуть не усомнился в таком ее ответе.
***
Великая царица написала Поликсене из дворца вечером того же дня, уведомив подругу, что все кончилось благополучно. Камбис успокоился и показался египтянам, и, несмотря на беспричинные казни, говорил с нею самой весьма милостиво. Нитетис уже понимала, как следует отвечать своему повелителю в таких случаях и что о нем думать, сообразуясь с персидскими понятиями.
По всей видимости, такие поступки молодого Ахеменида не представлялись персам чем-то ужасным и несовместимым со званием царя: персидский закон позволял государю делать все, что ему угодно. Это оказалось бы благодетельным правлением и счастьем для империи при мудром и справедливом государе, каким был Кир, - если бы только законам Кира позволили укорениться; и превратилось бы жесточайшую тиранию, которая охватила бы ныне всю Азию, при недостойном правителе. Но преданность персов царю и его роду была поистине велика – гораздо больше, чем такого тирана терпели бы греки… Может быть, в этом и состояла сила азиатов…
Царица прибавила, что Камбис в тот же день поговорил и с Филоменом. Царь царей кое-что рассказал своему пленнику о персидских обычаях, что заставило брата Поликсены иначе взглянуть на виденное здесь. Или, может быть, укрепило Филомена в ненависти к персам… Что ж, военачальник Псамметиха был очень умен и умел применяться к обстоятельствам, они обе это знали. Нитетис присутствовала при беседе своего мужа с пленником и могла сказать, что Камбис испытывал к своему храброму и сообразительному врагу расположение, которое она почувствовала с первой их встречи, – и что теперь эта приязнь даже увеличилась.
Но, зная характер Ахеменида, - и азиатскую натуру, - можно было сказать, что эта приязнь способна кончиться когда угодно и чем угодно.
***
Когда Нитетис с Филоменом снова остались наедине, считая только слуг и египетскую стражу, - Камбис позволил это, - великая царица долго присматривалась к задумчивому гостю, а потом неожиданно сказала:
- Я желала бы задать тебе вопрос, который, возможно, тебя оскорбит. Я уже знаю вас, эллинов.
Филомен невесело усмехнулся.
- И ты знаешь меня, и не хотела бы оскорбить, великая царица! Спрашивай обо всем, что тебе угодно!
- Ты совсем не любишь женщин? – спросила египтянка.
Филомен поперхнулся, широко раскрыв темные глаза. Такого он действительно не ожидал.
- Тебе известно, что нет, царица, - ответил он, когда собрался с мыслями. – Я люблю женщин… то есть способен испытывать к ним страсть. Но это чувство недолговечно, как у многих из эллинов. Мы считаем, что длительная страсть между мужчиной и женщиной приносит бедствия и лишения.
- А длительная страсть между мужчинами, стало быть, не приносит, - едко сказала Нитетис.
Увидев, как покраснел собеседник и как страшен стал его взор, она быстро отступила и подняла руки.
- Прости, я не хотела тебя обидеть, только понять!
Филомен успокоился и кивнул.
- Я вижу, госпожа. Но я понимаю, что тебе желательно узнать, и могу ответить: ни к какой из женщин я еще не испытывал длительной привязанности. Ни к нашим, ни к женщинам Та-Кемет!
- А ты хотел бы жениться? – вдруг быстро спросила Нитетис. – Ты ведь поэтому…
Она осеклась. Но военачальник фараона понял.
- Да, поэтому, - жестко ответил Филомен. Теперь он побледнел от боли – от воспоминаний об ушедшем Тимее. – У нас многие поступают так, госпожа, разрывая союз с товарищем ради семьи, когда проходит юность!
Он замолчал, а царица понимающе кивнула.
- Но тебе мало этого… Ты не желаешь жениться только ради тела женщины и потомства, как, по-видимому, поступает большинство эллинов, а ты хотел бы обрести в жене друга!
Бывший пифагореец кивнул: мучаясь этим намерением, которое было так трудно осуществимо.
- Я знаю, какую женщину ты любишь сильно и постоянно, - сказала вдруг Нитетис. – Ты не хотел бы жениться на своей сестре?
Филомен вскочил с места.
- Ты смеешься?.. – вырвалось у него.
Но было непохоже, чтобы Нитетис смеялась.
Филомен, глядя на царицу, вспомнил, что египтяне и персы смотрят на кровосмешение иначе, нежели греки: прежде всего, когда речь о царской семье. Внутри огромной семьи фараона браки между родственниками были в порядке вещей, а новый обычай персов-зороастрийцев узаконивал не только браки между братьями и сестрами, но даже между матерями и сыновьями, что в Египте было так же строжайше запрещено, как и мужеложство! Однако теперь… Кто знает, что сделает на этой земле единый бог персов…
- Ты смеешься надо мной, - повторил Филомен, опять садясь в кресло. Он понял, что Нитетис еще опаснее, чем ему казалось.
- Я не смеюсь, только раздумываю, - возразила великая царица. – Я лишь хотела бы, чтобы ты был счастлив, как и Поликсена! Ведь вас в этих вопросах никто не принуждает!
“Это пока”, - подумал Филомен.
- Я благодарен тебе, царица, но у нас подобное не в обычае, - стараясь хранить спокойствие, ответил он. – И Поликсена, как ты знаешь, уже нашла себе мужа по сердцу.
Нитетис примирительно улыбнулась.
- Прости меня. И прошу тебя не говорить ничего Поликсене: я сейчас рассуждала как египтянка и царская дочь!
Филомен поклонился: конечно, он ничего не скажет.
Когда коринфянин опять появился дома, он сказал, что скоро будут устроены те самые игры конных бойцов, в которых так искусны персы. Царь приглашал их всех, всю его семью с домочадцами и воинами, прибавил Филомен.
- И мне неплохо бы в самом деле поучиться у персов ратному делу, - сказал военачальник.
* Геродот утверждает, что Камбис страдал эпилепсией.
========== Глава 41 ==========
Для состязаний предназначили плац при дворцовых казармах, ныне пустующий: огромную площадку, обнесенную толстыми стенами в несколько человеческих ростов, замощенную камнем и посыпанную песком. На стенах, как и во времена фараонов, стояли стражи-египтяне в полном вооружении – лучники и копейщики в юбках и защитных нагрудниках. Каково этим людям, должно быть, будет смотреть на такое множество врагов у себя под ногами, не в силах что-нибудь сделать! Что это: великая насмешка царя персов или великая предусмотрительность?
Поликсена, услышав о том, где состоится ристалище, ощутила огромное облегчение: она сама не сознавала, как боялась, что Камбис вторгнется со своими лошадьми и сатрапами на землю одного из великих святилищ. Но, конечно, в таком случае египтян пришлось бы пригонять на зрелища силой, и неизвестно, чем бы все это кончилось. Люди Та-Кемет были вовсе не забиты, хотя и могли показаться совершенно покорившимися: но они будут подниматься снова и снова, с упорством каменщиков, восстанавливающих исполинский храм, хотя тот многократно разрушался и погребал строителей под своими глыбами.
Поликсена, как и другие женщины, прибыла на зрелища в закрытых носилках. Она знала, что персы держат женщин взаперти, допуская разве только до домашних развлечений, и укрывают в шатрах, когда берут с собой в походы: хотя персы гораздо чаще греков брали женщин и все свои семьи с собой на войну. И эллинку удивило, что среди зрительниц не одна и не две персиянки: это были наложницы и даже жены, которых сановники и военачальники Камбиса привезли издалека, желая закрепиться здесь. Азиатки всего дичились, как голуби, ничего не видевшие за прутьями своих клеток, или горянки, выросшие за стенами неприступных крепостей. Они осматривали Саис и египтян из-под своих покрывал своими большими черными глазами с высокомерием и жадностью; их ноздри трепетали, а яркие губы были полуоткрыты, точно персиянки насыщались видом города Нейт. Одеты все эти госпожи были в легкие алые, желтые, зеленые шелковые одежды: несмотря на их покрой и длину, не стеснявшие движений. Конечно, сама Поликсена ни за что не надела бы такое платье добровольно, еще и в египетскую жару; но не могла не любоваться красотой золотого узорочья, цветочных и лиственных орнаментов, отделки рукавов и воротов, отягощенных изумрудом, жемчугом, сардониксом. Вот чем занимались персидские жены в своих комнатах дни напролет – простые и знатные, которым равно не приходилось заботиться о хлебе насущном. Земля персов была так изобильна, что и не снилось Коринфу и даже зажатому между пустынями Египту, чье плодородие было искусственно и чьим единственным кормильцем был Нил, – а тем паче такое не снилось бедной, суровой Спарте!
