Поликсена потеряла дар речи, глядя на несгибаемого воина, которого она воспитала и который имел полное право гордиться своими боевыми заслугами.

Вдруг она ощутила сильнейшую враждебность к Никострату; и в голову царице пришла горячечная мысль, что ей достаточно лишь пары слов, чтобы бросить сына в тюрьму или даже казнить. Согласно персидскому закону, который довлел над прочими установлениями, все живое под солнцем Ионии считалось собственностью властительницы.

И эта мысль отрезвила ее. Поликсена опять взглянула на сына; она прижала ладони к пылающим щекам.

- Уйди прочь, - низким дрожащим голосом потребовала царица.

Никострат понял, что победил; и, весьма возможно, догадался также и о ее внутренней борьбе… Поклонившись, спартанец ушел.

Поликсена с криком бессильной ярости запустила в стену бесценной алебастровой вазой. Увидев, как осыпаются осколки и как испуганные служанки ползают на коленях, собирая их, она поняла, что злится на себя еще больше, чем на сына. Это действительно было опрометчивое решение - ехать к Артаферну; и кончилась бы такая поездка плохо. Неужели Никострат стал разумнее ее, со всем ее многолетним опытом?..

Нет - просто она из последних сил пытается спасти то, что ею построено за долгие годы, ею и ее дорогим покойным братом; Никострат же в этом великом строительстве не участвовал и понять свою мать не способен…

Однако Поликсена отказалась от путешествия; и даже без особенных сожалений. Она больше не ощущала в себе прежней непреклонной воли, и усталость наваливалась все сильнее. Казалось, что от нее почти ничего уже не зависит, - впрочем, как и от других, кто с нею связан. Ананке - Ананке опять явила свой златоизваянный лик.

Значительную часть своих забот Поликсена переложила на Мелоса - это после истории с Делием произошло словно бы само собой; и зять, побуждаемый желанием проявить себя и смутным чувством вины, с готовностью подставил ей плечо. Теперь царица нередко уединялась в своей спальне, бесцельно бродя по комнате, где витало столько воспоминаний, и трогая то одну, то другую вещь; она могла замереть на месте, рассматривая какую-нибудь статуэтку или узорное покрывало, и вовсе позабыть о времени.

Урна с прахом Делия стояла в углу - это был красивый бронзовый сосуд с изображением амазономахии: греческих воинов, побивающих дев-воительниц, пришедших на выручку троянцам. Оглядывая комнату, Поликсена смотрела на этот предмет с такой же печальной рассеянностью, как и на все вокруг. Однажды, вернувшись в свои покои после ужина, который царица давала для своих вельмож, она присела перед урной и стала водить пальцами по фигурам мужей и дев, застывших в вечном противоборстве.

Эллинка вспоминала всех, чью смерть она пережила, - всех, кого она любила или просто знала, кем повелевала и кому сама подчинялась… это были люди столь разных вер и обычаев, которые, казалось, никогда не могли бы сойтись. Вдруг Поликсена громко засмеялась, пораженная очень странной мыслью. Если те, которые умерли, живы… должно быть, она одна объединяет их, давая им всем место в своем сердце. А не станет ее, и этот бесплотный хоровод распадется!

“Что за вздор!..”

Поликсена очнулась, увидев перед собою только погребальный сосуд, наполненный золой, - единственную правду ее настоящего. Царица стиснула зубы; с коротким рыданием припала лбом к холодным чеканным узорам.

“Прости меня, Делий, мой прекрасный Адонис! Ты хотел отнять у меня жизнь, которую прежде сам возвратил мне, - и ты был еще так молод!”

Она распрямилась и встала, ощутив, как боль вонзилась в левую ногу выше колена. Прихрамывая, Поликсена направилась к постели и села, сложив руки.

Вокруг нее сгущались сумерки, нужно было ложиться спать, чтобы завтра подняться пораньше, как обычно… а Поликсена не могла себя заставить сдвинуться с места. И служанки не смели ее тревожить, не решаясь даже зажечь лампы.

Вдруг над нею раздался молодой мужской голос:

- Предаешься воспоминаниям, мать?

Поликсена вздрогнула и подняла голову, опершись на край кровати. Перед ней был Никострат - его простой хитон белел в сумерках, а серые глаза светились, как у всех, кто силен духом. Поликсена вновь ощутила приступ враждебности, с которым не могла совладать.

- Я не слышала, как ты вошел!

- Не сердись. Я тревожился за тебя.

Это была правда; и от этого ее враждебное чувство к сыну странным образом усилилось.

Поликсена опустила глаза. Она почувствовала, как Никострат сел рядом; ощутила напряжение и жар его мускулистого тела. Этот спартанец готов был к любому подвигу.

Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом, и стиснула руки на коленях.

- Тебе есть что сказать мне?

- Я получил письмо из Фив. От Диомеда, - произнес он.

Поликсене понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, кто такой Диомед: и это осознание взбодрило ее, как удар хлыста.

- Греки идут?..

Она стремительно встала, и Никострат тоже поднялся.

- Да, мама. Осталось уже недолго.

Поликсена взглянула ему в лицо; и увидела, что взор его мечтательно устремлен в пространство. Как хорошо она знала это выражение воинов, готовых пролить реки крови ради мгновенных блистательных свершений и быстротечной славы!

- Когда мы победим, у тебя останется много времени для воспоминаний. И будет что вспомнить, - рассмеялся Никострат.

Поликсена холодно улыбнулась.

- Я рада.

Она отвернулась, и перед нею опять встал Мануш, высокий и горделивый, в златотканых одеждах, - она вспомнила черные мрачные глаза персидского военачальника, готового исполнить свой долг до конца.

“Какое это теперь имеет значение, царица?.. Мы должны придумать, как нам победить врага!”

Поликсена стиснула зубы; и ощутила, как сын обнял ее. Никострат крепко прижал ее к груди.

- Я люблю тебя, мама.

Она знала это; и готова была простить ему очень многое. Но не все.

Поликсена мягко высвободилась.

- Пора спать, Никострат.

Он кивнул и хотел уйти; но тут царица спохватилась.

- Погоди! Ты должен сейчас же дать мне это письмо, и мы его обсудим!

Никострат тоже спохватился и улыбнулся.

- Я ведь принес его с собой!

Он обрадовался, что опять обрел в матери союзницу. Поликсена приказала зажечь светильники и подать медового вина; и мать с сыном долго разбирали и обсуждали послание от Диомеда. Молодой фиванец сообщал куда больше сведений о планах и силах греков, чем наместница могла бы узнать от шпионов. Друг Никострата писал, что, по всей видимости, когда это письмо попадет в руки царевича, союзный эллинский флот уже покинет Пирей. Оказалось, что спартанцы все-таки прислали несколько отрядов на подмогу фиванцам и афинянам, хотя оставались в стороне до последнего. Среди спартанских начальников, которые возглавили воинов Лакедемона, двое братьев Адметы - вдовы Эвримаха… Должно быть, эта госпожа, дочь старейшины, сильно повлияла на своих соплеменников.

Когда бурное обсуждение закончилось, Поликсена и Никострат еще некоторое время молча сидели рядом, глядя на светильник у царского ложа, отгороженный ониксовым экраном.

Потом Поликсена произнесла:

- Завтра я сообщу об этом Манушу.

Никострат напрягся; она услышала, как часто вздымается его грудь… а потом сын ответил:

- Делай что должно, царица.

Он встал и ушел, не простившись с матерью. Однако письмо Диомеда спартанец оставил ей.

Поликсена быстро приготовилась ко сну. Улегшись в разобранную надушенную постель, она приказала еще некоторое время не тушить огня и дважды перечитала послание из Фив, шевеля губами. Потом разорвала длинный папирус на кусочки и сожгла.

Поликсена опустилась на кровать, вдыхая едкий дым, точно от жертвоприношения. Она улыбалась: это была улыбка облегчения и готовности.

Скоро все кончится. Для нее и ее семьи - без сомнения. Да будут благословенны боги!

Ианта потушила светильник, когда госпожа уже крепко спала.