Моряк не взялся за ложку, не отломил себе ни куска лепешки, пока мать не заняла свое место, - и остальные мужчины тоже ждали этого. Наконец Каллироя села на лавку напротив сына и подняла на него яркие, блестящие голубые глаза.

И тогда молодой хозяин сказал:

- Ты теперь поедешь со мной, мать, - правда?

Старая женщина молча кивнула. Она, уроженка Коса, никогда не любила Афин и давно не ладила со старшими сыновьями; а теперь, после такой ссоры, ей нечего было рассчитывать на их поддержку.

Каллироя думала, что они сразу сядут на корабль в Пирее; однако сын ее удивил, как всегда умел удивлять. Он заявил, что, прежде чем покинуть Элладу, хочет побывать в Спарте и выказать уважение лакедемонянам, пожертвовавшим своими лучшими мужами в ионийской войне.

- Ты можешь подождать меня в Пирее, мама, если тебе тяжела такая дорога.

Каллироя улыбнулась.

- Куда пойдет мой сын, туда и я. И я тоже хочу повидать другие земли… не так много мне осталось!

Тогда Калликсен бережно посадил ее на телегу, и в сопровождении нескольких верных товарищей они отправились на запад, в Лаконию. Остальных флотоводец послал в Пирей, готовить к отплытию свои четыре корабля.

В Спарте гостей встретили удивленно и хмуро - впрочем, лакедемоняне почти всегда так встречали чужих. После того поражения спартанцы еще больше обособились от других полисов. Однако Калликсена узнали и сразу же проводили, куда он попросил, - в дом ныне вдовствующей Адметы.

Спартанка вышла к нему… заметно постаревшая, но не сломленная. Такие женщины, как она, с годами только закалялись, если не погибали.

Адмета без улыбки кивнула флотоводцу.

- Зачем, пожаловал, афинянин? Хотя позволь, я сама угадаю.

Адмета перевела взгляд на Каллирою, все еще сидевшую в повозке, и серые глаза лакедемонянки знакомо сощурились.

- Твой славный город за все заслуги перед отечеством приговорил тебя к изгнанию. Я права?

Калликсен невесело засмеялся.

- Ты мудра, как пифия, госпожа. Ты позволишь нам войти?

Адмета молча кивнула и, подойдя к его старой матери, протянула ей руку. Сильная лакедемонянка сняла Каллирою с телеги и осторожно поставила ее. Потом опять повернулась к наварху.

- Мне кажется, нам есть, что сказать друг другу.

Когда они все вместе уселись в общей комнате, Адмета приказала подать вина с водой и внимательно выслушала рассказ гостя. Она ни разу не перебила.

Выговорившись, Калликсен замолчал и поник головой: казалось, только теперь он ощутил всю тяжесть постигшего его несчастья…

- Мне жаль тебя, - глядя на флотоводца, сказала Адмета, обычно скупая на сочувственные слова. Калликсен рассмеялся.

- Будь я помоложе, госпожа Адмета, я мог бы и в самом деле стать врагом родины - после того, как она так отплатила мне… Я мог бы помочь лакедемонянам в борьбе против Афин!

Спартанка печально улыбнулась.

- Будь я помоложе, афинянин, я бы поддержала тебя в этом! Но мне опостылели наши бесконечные розни.

Адмета взялась рукой за шею, своевольным движением головы откинула назад свою черную с проседью гриву. Взгляд ее серых глаз был устремлен вдаль.

- По вине твоей персидской тиранки я потеряла старшего сына и мужа. Но теперь я даже на нее не держу зла. Когда же боги наконец упьются нашей кровью?..

- Когда переменится человеческая натура, госпожа, - не раньше, - откликнулся моряк.

Они сидели рядом, как старые друзья, - хотя, в сущности, были знакомы мало. А теперь казалось, что всю жизнь.

Потом Адмета встала со скамьи и прошлась по комнате, о чем-то задумавшись. Лакедемонянка повернулась к Калликсену, который тоже встал, из уважения к хозяйке.

- Теперь тебе нужно уехать… и ты направишься в Ионию, где осталась твоя семья.

Флотоводец кивнул.

- Да, госпожа.

- Может быть, тебе помочь с припасами? Одолжить денег? Я теперь довольно богатая вдова, - Адмета холодно улыбнулась. Но Калликсен видел, что она искренне к нему расположена.

Он поклонился спартанке.

- Благодарю тебя - мне ничего не нужно. Я хотел только проститься с моим прошлым… и выразить почтение вашим героям.

- Я даже праха мужа не смогла собрать, - безжизненно откликнулась Адмета. - Но Эвримах знал, на что идет. Все они знали.

Лакедемонянка проводила Калликсена взглянуть на скромный кенотаф* на перекрестке дорог, у дубовой рощи, - такие памятники ставились мертвым, которых родственники не смогли похоронить. Калликсен опустился на колени перед неказистым серым камнем и долго стоял так: он вспоминал храбрецов, которые своей грудью заслонили от врага остальных, позволив эллинскому войску уйти…

Когда они с Адметой вернулись обратно, Калликсен осторожно спросил:

- А что теперь говорят ваши эфоры? Ваша герусия? Думают ли о новом военном союзе против персов?

Он покусал губы.

- Ведь ты, конечно, это знаешь!

Адмета повернулась к гостю и с усмешкой посмотрела на него.

- Знаю. И лучше бы мне не знать… ваш демократический суд слишком скор на расправу, однако медлительность наших властительных старцев еще хуже. Они не желают больше никакого союза с Аттикой. Нужно, чтобы сам Дарий пришел сюда, только это их встряхнет!

Калликсену больше нечего было сказать. Под кровом Адметы афиняне провели ночь, а потом собрались в дорогу. Адмета все же приказала уложить им с собой горячие лепешки, фиги и свежий сыр в виноградных листьях, и Калликсен с благодарностью взял провизию.

Когда они ехали в Пирей, Каллироя, которая все время помалкивала, тихонько сказала сыну:

- А ведь ты на самом деле всегда помогал этой царице. И сейчас ты на ее стороне.

Калликсен посмотрел на мать со своего коня.

- Иногда, чтобы остаться отечеству другом, нужно сделаться ему врагом… Но большинство этого не понимает.

Каллироя опустила голову.

- Я понимаю, сынок.

Погрузившись на корабль, они отчалили. Калликсен еще не знал, чем станет промышлять, - но направился сперва на Хиос, где ждали его жена с дочерьми.

Филлида была счастлива вновь обнять мужа - изгнанника или нет, она готова была принять его любым. Филлида радушно приняла и Каллирою. Втайне жена афинского наварха даже радовалась, что ее супруг разорвал отношения со своим городом, который слишком много требовал от него, но мало давал.

- Теперь мы будем чаще видеть тебя!

- Надеюсь, - сказал Калликсен.

Ему нужно было кормить семью - и афинянин не мог расстаться с морем, которое всю жизнь кормило его и питало его сильнейшие устремления. Калликсен решил наняться на службу к правителю одного из островов Эгейского моря, помогая ему против других, - греческие острова враждовали между собой точно так же, как и полисы, и, торгуя с соседями, не гнушались грабить их и топить их корабли. Персидское владычество не положило этому конец - наоборот, только усложнило отношения.

Товарищи единогласно поддержали Калликсена. А Филлида, спокойно принявшая мысль, что муж стал изгнанником, всерьез разволновалась, когда он решил сделаться морским разбойником.

- Я занимался этим и раньше… все правительства делают это, - заметил Калликсен. - Но лицемеры вроде моих братьев стараются не запачкать своих одежд. А по мне, уж лучше стать честным разбойником, чем подлым политиком.

Филлида сжала руки.

- Нет, ты не можешь говорить всерьез!

Калликсен рассмеялся.

- Успокойся. Я постараюсь найти себе занятие не хуже прежнего… и служить по совести.

Он поступил на службу к тирану цветущего города Линда на острове Родос, правители которого давно торговали и соперничали с Самосом и Критом. Родос был связан также с Косом, родиной Каллирои.

До наступления осени Калликсен успел еще раз побывать дома на Хиосе. И тогда Филлида спросила мужа:

- Ты больше не появишься в Милете? А если царице снова будет грозить война, как поступишь?

Калликсен не ответил жене. Хотя флотоводец чувствовал, что неразрывно связан с Ионией, - теперь, лишившись родины, он не мог сказать, ни в чем состоит его долг, ни к чему призывает сердце.