Поликсена попыталась отогнать возникшее перед глазами видение - песчаный берег, сплошь покрытый мертвыми телами; измученные могильщики складывают их рядами, пытаясь почтить и отличить своих павших; а потом бросают это безнадежное занятие, потому что убитым нет числа. Песок разрывают, чтобы сбросить воинов в общую могилу, - и становится видно, что он еще на целый локоть в глубину пропитался кровью… Разжиревшие стервятники уже не хотят клевать…

- Много спартанцев? - спросила Поликсена. Ей казалось, что это говорит не она, а кто-то другой, поразительно спокойный.

- Мы подобрали восемьдесят два трупа, они дальше всех врубились в наши ряды и оказались завалены телами наших воинов, - немедленно ответил Мануш. - Но мы видели, как греки хоронят других спартанцев. Их легко отличить.

Поликсена закрыла глаза и увидела красные плащи на красном песке. Потом увидела своего сына - Никострат спал в резной кедровой кровати, укрытый тонким бисерным покрывалом: он спал бы сейчас сном смерти, если бы не она.

Открыв глаза, Поликсена взглянула на Мануша и зятя, которые ждали ее слов; царица улыбнулась. Она ощущала все ту же отчужденность от происходящего, точно спасительный холод, предохраняющий мертвое тело от гниения.

- Думаю, спартиатов на самом деле пало более сотни. И этому нам следует радоваться. Тебе известно, кто такие Равные, Мануш?

- Да, - откликнулся военачальник. По его тону царица поняла, что перс знает это даже слишком хорошо.

Поликсена кивнула.

- Они сильнейшие среди всех лакедемонян и во всем греческом войске: сильнейшие своим умением, а главное, духом… Я уверена, что спартиатов в этот поход Лакедемон послал немного - они слишком ценны для своего города. В обороне и на своей земле этим Равным нет равных…

Поликсена рассмеялась невольной остроте. Смех ее прозвучал ужаснее, чем если бы она ударилась в слезы. Мужчины внимали ей, не смея пошевельнуться.

- Но, к счастью, здесь чужая земля, и черпать свое мужество лакедемонянам негде, кроме как в собственной груди…

Поликсена сделала паузу, взглянув Манушу в глаза.

- Скоро голод и истощение сил вынудят греков уйти. Если только им не откроют ворота.

Мануш молча кивнул. А Мелос сказал:

- Мы сделали все, чтобы этого не случилось.

И Поликсена поняла, что ее доброму, верному Мелосу пришлось сегодня казнить своих бывших сторонников, подавляя бунт. Можно было представить, какую ненависть царица и ее приближенные теперь возбуждали во многих сердцах. Но таково свойство всякой сильной власти. Теперь все зависит от того, чья ненависть и решимость окажутся сильнее - и чья численность больше…

Поликсена содрогнулась. Она встала, опираясь на посох, и в первые мгновения даже не ощутила боли - как, говорят, сперва не ощущает ее смертельно раненный. А потом боль вернулась с удвоенной силой, и Поликсене потребовалась вся воля, чтобы не выдать себя.

- Думаю, сегодня все нуждаются в отдыхе, и наш враг тоже, - спокойно произнесла она. - А Мелос еще не видел царевича. Благодарю… вас обоих.

Мелос уже был рядом и поддержал ее. Мануш, внимательно оглядев обоих эллинов, поклонился и быстрым шагом покинул зал.

- Ты можешь сейчас идти? - спросил иониец, ощутив, как царица навалилась на него.

Не отвечая, Поликсена двинулась вперед. Мелос и в самом деле еще не видел Никострата, и поговорить они могли только теперь - завтра, возможно, будет поздно.

Никострат уже не спал - он сидел в постели, со свежей повязкой на голове, одетый в хитон: видимо, он отказался лежать. Однако набрался разума достаточно, чтобы теперь не пытаться геройствовать. Услышав приближающиеся шаги и стук палки, спартанец повернул голову к своим гостям, и слабая улыбка тронула его губы.

- Я начинаю узнавать тебя по этому стуку, - сказал он царице. - Мой сын ходит с такой же подпоркой, представляете?

Поликсена опустилась на стул, и только тогда смогла улыбнуться в ответ.

- Я уже и сама привыкла к ней.

Несколько мгновений все трое молчали; и враждебности в этом молчании не было. Они попросту не могли себе позволить подобного.

Никострат первым нарушил тишину.

- Сильно болит, мать?

- Болит, - ответила Поликсена. И было ясно, что речь не только о недавней ране.

Никострат коснулся ее локтя… это заменило все сочувственные слова. А потом впервые посмотрел в лицо Мелосу.

Иониец улыбнулся, открыто и счастливо рассматривая друга.

- Я так рад видеть тебя живым!

- И я рад, - сказал спартанец. Он с некоторым опозданием ответил на улыбку. В конце концов, в том, что он попался в плен, его вины действительно не было.

Двое родичей обнялись. Потом Мелос присел на кровать к Никострату.

- Греки отступили, - сказал он после некоторого колебания. Иониец пока не решался вдаваться в подробности. Поликсена замерла, ожидая ответа сына…

Никострат долго молчал, не поднимая глаз.

- Я должен был бы умереть со стыда, снова попав в этот дворец. Умирать со стыда каждый миг, - наконец произнес он с усилием. - А я как будто одеревенел изнутри и ничего не чувствую…

Поликсена, не удержавшись, схватила сына за плечо и встряхнула.

- В этом мире слишком много причин умирать, кроме стыда и уязвленной гордости! - воскликнула она. - Твоя смерть найдет тебя, не бойся! Неужели ты в самом деле хотел бы, чтобы это было зря?..

Никострат медленно покачал головой.

Он вдруг встал и двинулся к открытому окну; но, сделав несколько шагов, опустился на пол от слабости. Молодой воин схватился за лоб.

- Голова кружится…

Мелос, подоспев, помог другу подняться и вернуться в кровать. Никострат некоторое время отдыхал, сидя без движения.

- Ты нужен нам, - сказал Мелос.

Никострат кивнул, не поворачиваясь к нему.

- Это… наверное, разумно, - глухо сказал он. - Но я сейчас не могу… простите…

Поликсена слегка толкнула Мелоса посохом, и зять понял намек. Он встал, помогая царице подняться тоже.

- Нам пора. Мы… будем сообщать тебе новости, - сказал он побратиму. Поликсена поцеловала безмолвного сына в лоб, и они с Мелосом покинули спальню.

- Хорошо, что Никострат пока не в силах драться, - сказала царица вполголоса, когда они достаточно удалились. Мелос кивнул и усмехнулся.

- Это точно. А если придется драться, уже не из чего будет выбирать.

***

Потери греков были существенно больше, чем предполагали персы и ионийцы, и составили три тысячи за два дня. Вечером этого дня на берегу было сложено пять погребальных костров - сколько они могли себе позволить. На одном из костров, сложенном спартанцами, сгорел Эвримах, муж Адметы, погибший как герой: он забрал с собой две дюжины врагов…

Диомед стоял в толпе товарищей, слушая треск горящих сучьев, понурив светловолосую голову. Со всех сторон доносились стоны тяжелораненых, которые были особенно отчетливо слышны в сумерках: казалось, сама земля, напоенная кровью, жалуется многими голосами. Диомед тоже был ранен, но молодой фиванец пострадал более в давке, чем в бою: ему и многим другим даже не дали ввязаться в драку.

Основной удар приняли на себя лакедемоняне: Диомед сглотнул слезы, думая о друге, которого потерял в этом сражении. Юноша слышал, как имя Никострата повторяли в рядах греков, когда они добивали оставшихся на поле брани врагов и убирали мертвых, - и теперь еще слышал, с каким презрением имя сына Поликсены произносят выжившие спартанцы…

- Поверить не могу, что он предатель, - тихо проговорил Диомед.

- Предатель? Кого ты называешь предателями, мальчик? - вдруг прозвучал голос позади него. Фиванец, вздрогнув, обернулся: он не думал, что его услышат и поймут.

- Таких тут нет, - серьезно и сочувственно сказал афинский наварх, герой вчерашней битвы.

Диомед мотнул головой; ему пришлось сморгнуть слезы, чтобы разглядеть своего собеседника.

- Я не понимаю, господин…

Калликсен похлопал его по плечу.

- Скоро поймешь. И не отчаивайся заранее.