- Пусть все в Милете узрят царицу, и он первый!

Пока ее одевали, подкрашивали и причесывали, царица узнала, что Мануш у себя дома, в персидском квартале: это было очень кстати. Хотя и не в лучшем свете выставляло полководца накануне решающей битвы.

Поликсена ни разу еще не выезжала в носилках с тех пор, как опять стала править в Милете, - только верхом или в колеснице. Но богатые позолоченные носилки, с пурпурным пологом и фаравахаром - крылатым солнечным диском, вырезанным спереди, остались. Они сперва принадлежали княжне Артазостре, а после, видимо, Дарионовой супруге.

Поликсена приказала одеть себя во все лучшее - белое снизу, пурпур и золотая бахрома сверху, и еще украшения из электрума, жемчуга и алого сардоникса. Она знала: теперь этот чужеземный убор вызовет у горожан не ненависть, а благоговение. Толпа чувствует, на что ей следует уповать, и персидская роскошь для ионийцев с некоторых пор означает силу и дальновидность…

На первый этаж она сошла своими ногами, опираясь на палку и изумляя твердостью своей воли встречавшихся по дороге придворных и караульных; однако внизу, напротив стены, расписанной безобразными мифологическими картинами, наместница вынуждена была сделать остановку. Делий был все время рядом, а не то она бы упала, несмотря на посох; Поликсена долго пережидала боль, навалившись на плечо юноши и прикусив губу. Из ее закрытых глаз стекали слезы.

Наконец она отпустила плечо Делия - он дрожал от напряжения, вызванного ее близостью и запахом ее тела.

- С тобой все хорошо, царица? - спросил юноша. Голос его срывался, как в пору созревания; хотя Делию было не меньше восемнадцати лет.

- Не все хорошо, но я потерплю, - сказала Поликсена, улыбнувшись. Неприкрытая мольба читалась в серо-голубых глазах молодого вольноотпущенника. Ах, милый, нам бы дожить до завтра, подумала она.

Оказавшись снаружи, Поликсена с облегчением села в носилки и задернула полог. Это ненадолго. Когда они окажутся за пределами сада, она должна будет явить себя людям…

Носилки плавно поднялись в воздух - черные рабы-нубийцы не растеряли своей выучки, но Поликсена опять подавила стон, когда ее тряхнуло. Торопливо она достала из складок одежд серебряное зеркальце и посмотрелась: хорошо, что краска не потекла. А вот швы могли разойтись.

Подобрав юбку, Поликсена увидела, что повязка еще не испачкалась; но рана болела сильнее и ощущалась горячей… Потом накатила дурнота, и какое-то время она сидела, борясь со слабостью, схватившись за резной столбик.

Наконец, стиснув зубы, царица выпрямилась и отдернула полог. И вовремя: они как раз приближались к воротам. Поликсена увидела, что ворота не заперты.

“Конечно, эта подлая тварь могла сбежать: наверняка она могла сделать и подкоп. Хотя, разумеется, не сама Клео, а стрелок, который у нее в сообщниках, - у лучников очень сильные руки”.

Покинув территорию дворца, они повернули налево, в сторону гавани. Там располагался персидский квартал - рядом с главным северным рынком.

На улицах было довольно спокойно, хотя ощущалась непривычная военная деловитость и людей было больше обычного. Царские носилки скоро узнали, и народ сильно взволновался.

- Царица жива! Она ранена, - раздавалось со всех сторон. Но враждебности в голосах милетцев больше не было, во взглядах тоже - они выражали мольбу, почти ту же мольбу и надежду, что и глаза Делия. Кто-то попытался притронуться к носилкам, несмотря на сердитые окрики стражи; а одна женщина бросила Поликсене букетик белых и розовых левкоев. Царица прижала нежно благоухающие цветы к сердцу и улыбнулась дарительнице, которая заплакала от счастья. С персидским владыкой такие вольности были бы невообразимы…

Но вот, наконец, они въехали в персидский квартал; черные рабы двинулись по самой широкой улице, по которой могли проследовать носилки под охраной. Совсем скоро они остановились.

Дом, в котором жили благородные братья, - принадлежавший раньше их отцу Масистру, - снаружи очень походил на дом Тизаспа в Коринфе: толстостенный, глинобитный и с маленькими окнами, полностью закрытый от мира. Но он был гораздо больше - и, как многие дома в Азии, главную красоту таил внутри, чтобы явить избранным. Поликсену неприятно удивило, что хозяин не вышел к ним сразу. Или просто такие стены глушат звуки, а окна не позволяют ничего видеть?..

Поликсена послала Делия доложить о себе. Надо было отдать Манушу должное - перс появился на пороге очень быстро. Но судя по небрежности его наряда и удовлетворенному выражению лица, которое он не успел стереть, стало ясно, как именно главнокомандующий только что проводил время, отдыхая от воинских трудов…

Мануш поклонился, сделав шаг к носилкам.

- Царица?..

В черных глазах перса появилась тревога. Он протянул руку, словно готовясь поддержать Поликсену.

- Зачем тебе понадобилось навестить меня в моем доме?

Поликсена сдержала гнев. Это было не так трудно: когда она встала, от боли у нее потемнело в глазах, и все прочее на несколько мгновений показалось неважным.

- Да ты совсем больна!

Мануш мгновенно очутился с ней рядом, а с другой стороны ее поддержал Делий. Мужчины крепко взяли ее под локти и почти внесли в дом, не давая ступать на поврежденную ногу. А в доме Мануш, забыв обо всех условностях, подхватил гостью на руки, как давеча Делий, и отнес в комнату, усадив на мягкую кушетку.

- Нужно осмотреть твою рану, - сказал перс. Но Поликсена сердито остановила его.

- Это подождет. У меня к тебе разговор, не терпящий отлагательства.

Мануш заколебался; потом кивнул.

- Я понимаю, царица. Не желаешь ли чего-нибудь выпить?

- Воды с розовым маслом, если у тебя найдется, - сказала эллинка. Когда хозяин отлучился, чтобы отдать приказ, она несколько мгновений собиралась с мыслями, блуждая взглядом по коврам, украшавшим стены комнаты. Поликсене послышался женский смех, донесшийся из коридора, и ей сразу же представилось, что за нею наблюдают невидимые наложницы; она сжала кулаками виски, заставляя себя забыть о постороннем. Все будет зависеть от того, что она скажет персу в следующие несколько мгновений. Судьба государства - и не одного, а многих!..

Слуга, по-видимому, евнух, принес им угощение; вернувшийся Мануш сам наполнил чашу царицы и подал ей. Поликсена выпила ароматной воды и поблагодарила.

Потом сразу взяла быка за рога.

- Мануш, я желаю узнать твое мнение как полководца. Когда греки перейдут в наступление? Повторят ли они нападение на море?

- О нет, едва ли, - сказал перс. Поликсена ощутила вспышку его ярости при воспоминании о постыдном разгроме. - Возможно, греки не отказались бы повторить свой успех, но мы больше не дадим им морского боя!

- Так мы можем лишиться всего флота, - согласилась царица. - А как насчет сражения на суше, под стенами?

Она посмотрела военачальнику в глаза: у азиатов это считалось большой дерзостью.

На сей раз Мануш не стал спешить с ответом. Помедлив, он произнес:

- У тебя появились какие-то собственные предложения?

- Это будет зависеть от того, как поведут себя греки. А я уверена, что они уже завтра пожелают сойтись с вами в поле, перед южными воротами, - сухо ответила царица. - Полагаю, что впереди поставят спартанцев - их гоплиты будут пробиваться сквозь ваш строй клином, полагаясь на мощь своих щитов.

Мануш выпрямился, не отрывая от нее глаз. Он поощрительно кивнул.

- А дальше, царица?..

- Остальное зависит от тебя, - сказала Поликсена. - Выставь свою конницу и пехоту, а позади - лучников, для прикрытия. Вы должны показать лучшее, на что способны.

Долгое время собеседники молчали, глядя друг на друга. “Тебе тоже выгодно, чтобы несколько тысяч твоих воинов полегло под стенами, - прочел Мануш в глазах царицы. - Тебе нужно удержаться здесь и не допустить голодных бунтов - и повальных болезней, которые начинаются во всяком плохо устроенном огромном лагере. А мне выгодно, чтобы вы как следует потрепали моих соплеменников и заставили их отступить!”