- Мое имя Аркад, - ответил Никострат. Лгать было неприятно, но приходилось. - Меня привели сюда дела, о которых долго рассказывать…

Диомед хмыкнул.

- Тайна, значит? Ну ладно, - сказал он с неожиданной серьезностью. - Был рад знакомству с тобой, Аркад. И больше не зевай, - прибавил он с улыбкой.

Тут Никострат понял, что сейчас этот молодой человек исчезнет в толпе, а другого повода свести знакомство с фиванцами у него может долго не представиться… Тем людям, которых наверняка собирал у себя его покровитель Эхион, сын Поликсены уже заранее не доверял.

- Постой! - быстро сказал Никострат светловолосому фиванцу. - Я тоже рад с тобой познакомиться… но сейчас должен идти, - объяснил он с сожалением. - Может быть, ты придешь к Аресову источнику завтра, в этот же час?

- Идет, - легко согласился Диомед. - Я приведу друзей, ты не против?

Никострат качнул головой. Наоборот, услышав эти слова, он ощутил облегчение: при своих приятелях Диомед не потребует от него откровенности… и близкий друг может быть только один. Хотя Диомед и его компания наверняка моложе самого Никострата, но ненамного…

Мысль о Мелосе опять причинила ему боль, но теперь стало легче.

- Будь здоров! - пожелал ему напоследок фиванец и ушел. Никострат постоял немного на месте, глядя ему вслед, и пошел домой.

При виде дома Эхиона, вспомнив приветливое лицо Диомеда, он улыбнулся. Теперь царевич ощутил уверенность, что Мелос тоже не забыл его и забыть не мог.

Диомед не обманул ожиданий сына Поликсены: он познакомил его с друзьями, которые тоже оказались приятными и отзывчивыми молодыми людьми. Они вели веселую жизнь, так же, как аристократическая молодежь в Афинах и Коринфе; Никострат вместе с ними посещал гимнасии, участвовал в скачках, несколько раз его затащили на пирушки, продлившиеся до утра. Эти молодые люди оказались помладше его, но не больше, чем на пару лет, и все были холостые.

Приятели Диомеда отнеслись к лаконцу легко и не задавали лишних вопросов; однако Диомед из них оказался самым проницательным, и чем дальше, тем больше догадывался, что Аркад из Спарты совсем непрост и вынужден многое скрывать. Ему очень хотелось вызвать нового знакомого на откровенность, однако он сдерживал себя; Никострат чувствовал, что фиванец был бы не прочь стать его филэ - ближайшим другом. Однажды Никострат прямо сказал Диомеду, что это место в его сердце занято.

Диомед опечалился, но сразу поверил.

- Где же теперь твой друг? - спросил фиванец.

- Он далеко… мы не только друзья, но и родственники, - ответил Никострат. - Он муж моей сестры.

Диомед надолго замолчал.

А потом сказал:

- Я чувствую, Аркад из Спарты… если это и вправду твое имя… что тайна, которую ты скрываешь, не только твоя.

Фиванец вскинул большие карие глаза - при светлых волосах глаза у него были такие же, как у Мелоса.

- Но если однажды ты захочешь поделиться… знай, что я сохраню ее не хуже тебя. И готов помочь, если понадобится.

Никострат с глубоким чувством пожал ему руку.

- Я знаю, - сказал лаконец. - Может быть, однажды я открою тебе всю правду… а сейчас ты действительно мог бы оказать мне услугу, если хочешь.

Диомед кивнул.

- Только скажи.

Никострата давно уже тяготила богатая и праздная жизнь в Фивах: тяготила втройне, потому что он помнил, какова цель его приезда в Беотию. Несмотря на то, что у него оставалось еще довольно денег, чтобы платить за свое проживание Эхиону. И Никострат спросил друга, не может ли тот устроить, чтобы ему дали хотя бы место гоплита в фиванском войске.

- Я похлопочу, - обещал Диомед, едва только услышал. - Я как раз тоже собирался записаться… а ты, я думаю, мог бы получить сразу должность всадника! Было бы здорово, если бы мы начали служить вместе!

Никострат улыбнулся. Он вспомнил, чем такая служба обернулась в Коринфе… ополченцы только понапрасну потели в своих доспехах, натирали плечи щитами и набивали шишки; хотя в конечном счете это может оказаться вовсе не зря. Лаконец от души поблагодарил Диомеда.

Его вместе с Диомедом взяли гоплитом - в фиванском войске нашлись и настоящие спартанские пехотинцы, могучие и неразговорчивые; они всегда держались особняком, и с ними сойтись оказалось потруднее, чем с фиванцами. Но Никострата это вполне устраивало. Лучше всего ему было остаться незаметным: а те в Фивах, кто уже узнал его близко, не интересовались им больше, чем следовало.

Однако Никострата все больше беспокоило происходящее в Ионии. То, что выпало на долю его матери и Мелосу, - и на что Никострат никак не мог повлиять… он написал бы в Милет первым, но слишком опасался за последствия.

И наконец его терпение было вознаграждено. Он был дома с Эльпидой и хозяином: Эхион в последнее время выражал все большее недовольство тем, что царевич ни в какую не желает сообщить о себе матери. И неожиданно фиванец появился в общей комнате, где Никострат сидел с женой, и сказал гостю:

- Выйди-ка со мной наружу.

У Никострата сильно забилось сердце: он догадался, в чем дело.

И когда он вместе с Эхионом вышел на крыльцо, то увидел незнакомого запыленного всадника.

- Ты Аркад из Спарты? - спросил вестовой.

Никострат молча кивнул.

- Это тебе. Завтра в это же время я вернусь за ответом, - сказал конник и протянул запечатанный кожаный пакет. Никострат схватил пакет и рассмотрел красную печать: на воске было оттиснуто изображение женщины в профиль, с красивым и суровым лицом, исполненное в той же манере, что и портреты Дария на рельефах и монетах…

- Ну вот ты и дождался, - удовлетворенно пробормотал Эхион, разглядев печать из-за плеча своего жильца.

* Храм Аполлона Исменийского - главный храм Фив.

========== Глава 175 ==========

Никострат направился с письмом в спальню, попросив Эльпиду выйти и посидеть с ребенком во дворе: Эльпида тут же подхватила малыша и, воркуя над ним, унесла. Никострат проводил жену и сына взглядом, сжимая губы и нетерпеливо стискивая в руке письмо.

Питфей прибавлял в весе как все здоровые дети, однако так и остался хромоногим. Он уже пытался ковылять, крепко держась за руку матери… спартанцу было больно видеть это, но теперь главные надежды возлагались не на Питфея, а на него самого.

Оставшись один, Никострат уселся за стол и торопливо разломил печать. Из вощеной кожи выскользнул папирус, обвитый золотым шнуром.

Размотав его, Никострат развернул свиток и впился в него глазами. Руку Мелоса он узнал сразу: друг так часто писал за него послания Поликсене…

“Радуйся, Никострат, - так начиналось письмо. - Радуйся, если сейчас читаешь этот папирус, филэ, он столько претерпел по пути к тебе!

Начну с главного. Дарион уже почти четыре месяца как мертв, если ты сам об этом не слышал: вероятно, эти новости для фиванцев не первостепенные. Племянника твоей матери убили египтяне, которых он набрал в Египте и заставил пойти войной на Милет и на нашу царицу; и поделом. Однако это вызвало волнения в Египте, которые были подавлены самыми зверскими способами. Персы мягко стелют, но, схватив добычу зубами, уже не выпустят.

Хотя египтяне сохранили то, что нам сохранить никак не позволят, - потому что для египтян тирания естественна.

Впрочем, это все тебе известно не хуже моего. Я пытался предварить известие, которое тебе будет тяжело перенести… хотя с твоей прозорливостью ты это, наверное, угадывал. Твоя мать приблизила к себе одного из своих персидских военачальников - Гобарта, сына Масистра. Я не стану расписывать подробности из уважения к ней и к тебе, но ты и так все понял…”

Никострат прикрыл глаза: рука, державшая свиток, дрожала, на лбу, под темными волнистыми волосами, выступили капли пота. Да, он все понял и предчувствовал подобное… и, уж конечно, в подробностях связи матери с персом не нуждался.