- Но служа этой царице, я служил нашему городу, - продолжил Калликсен открыто и бесстрашно, обводя своими голубыми глазами булевтов* и простых граждан. – Кто из вас, мужи, ныне станет отрицать, что Иония служит пограничьем между Элладой и Азией? Силы Дария не беспредельны, он всего лишь человек… а покорность ионийцев усыпит его бдительность и позволит нам накопить силы для ответного удара.

- Какого удара? – крикнули из рядов слушателей.

Калликсен с некоторым изумлением увидел, что против него выступил собственный брат, Хилон.

- Никакого удара не будет, мужи, - продолжил старший светловолосый Пифонид. Он усмехнулся брату в лицо. – Это нашу бдительность он пытается усыпить, - Хилон ткнул в морехода пальцем. – Он давно продался персам, как эта коринфская блудница, и теперь перепевает нам их песни, чтобы Дарий взял нас тепленькими!..

Поднялся шквал возмущения. Афиняне закричали все разом. Калликсен вынужден был отступить, чтобы его не начали бить; а Хилон в своем белом гиматии стоял с видом оскорбленной и торжествующей добродетели. И тут Калликсена осенила внезапная догадка: брат не его хотел обличить, а себя обелить, ведь некогда Хилон сам поддерживал тиранов!

От этой мысли моряк почувствовал такую ярость, что бросился вперед и растолкал мужчин, без труда отбрасывая с дороги самых сильных.

- Эй, граждане! – крикнул он.

Эта сила и дерзость опять укротили бесновавшуюся толпу. Крикуны не сразу, но притихли. Калликсен воздел руки умиротворяющим жестом.

- Граждане, - повторил он звучно и убедительно. – Ответный удар персам будет нанесен, я ручаюсь за это! Дарий, как вы все знаете, силен своим флотом, а у нас не хватает денег на закупку леса и постройку кораблей… я готов пожертвовать на наши общие нужды десять талантов золотом!

Теперь наступила полная тишина. Даже Хилон был смущен, не решаясь парировать.

- Я долго пренебрегал своими гражданскими обязанностями, признаю, - продолжил Калликсен. – Но все богатство, которое было мною нажито вдали от дома, я теперь отдаю Афинам во имя процветания славнейшего из городов!

Несколько мгновений еще стояла тишина – а потом раздались восторженные крики. Калликсена в городе помнили и уважали, и ненависть сородичей он вмиг опять превратил в любовь своим великодушием.

Но шагая домой к матери, моряк был не весел, а озабочен – он знал, что хотя у него в Афинах есть друзья, на которых он может положиться, толпа может снова возненавидеть его с тою же легкостью, с какой теперь чествовала.

Вечером, ужиная в ойкосе вместе с матерью, полемарх был молчаливее обычного. Каллироя ни о чем не спрашивала сына, зная, что он в конце концов расскажет сам, когда будет готов поделиться.

И когда оловянные тарелки опустели, а глиняные чаши наполнились, Калликсен сказал:

- Я подумал о взрослом сыне царицы, Никострате, и его семье… Помнишь, на агоре говорили, что Никострат с женой, известной гетерой Эльпидой, бежали из Коринфа после измены матери?

- Конечно, помню, - ответила Каллироя.

Она смотрела на сына с каким-то странным выражением. Но моряк не обратил внимания и продолжил:

- Это был славный юноша, жаль, что ты не видела его… Настоящий, - тут Калликсен усмехнулся, - настоящий спартанец. Как боги смеются над нами, не правда ли, матушка?

Каллироя поставила свою чашу и поморщилась от боли, прострелившей пальцы.

- Может статься, это не насмешка, а воля олимпийцев? Куда мог бежать этот царевич, как ты думаешь?

Калликсен неподвижно смотрел на мать несколько мгновений – а потом мотнул головой.

- Нет, этого не может быть. Все это стряслось почти месяц назад, в городе толковали, что царица опять села в Милете… Если бы Никострат объявился у нас, то гораздо ранее!

Каллироя посмотрела на сына с сожалением – и с нетерпением.

- А ты успел уже забыть с полудня, как афиняне приветили тебя? Ты думаешь, сыну персидской тиранки твои сограждане раскроют объятия? Если Никострат намерен искать убежища и помощи в Афинах, самое благоразумное будет выждать какое-то время, даже скрыться под чужим именем… Ведь его никто здесь не видел…

- Но ведь Эльпиду знают здесь, - сказал сын, изумленный этими доводами.

- Ее знают как гетеру, однако жена никому лица не откроет, - ответила Каллироя.

Если бы Никострат с супругой решились показаться в Афинах, Эльпида могла бы теперь благословить афинские обычаи, ограждавшие жен от нескромных взглядов.

С этого разговора прошло несколько дней. Калликсен сдержал слово, данное сородичам; полемарх сделал немалые пожертвования навкрариям, на новые корабли, и храму богини. Он отдался забытым обязанностям, и мать почти не видела его.

Как-то вечером Каллироя сидела, по своему обыкновению, за прялкой, и пела грустные песни. Молодая служанка помогала хозяйке сматывать шерсть. И вдруг послышался стук в дверь.

Калликсен обычно стучал не так – это были частые, словно бы испуганные удары. Они резко прекратились, как будто гость боялся, что его услышат снаружи, или не решался проявить настойчивость…

Каллироя быстро встала, невзирая на мучительную боль, которая скогтила спину.

- Сиди, Левка, я сама отворю! – хозяйка остановила молодую рабыню и, схватив прислоненный к стене буковый посох, который ей подарил Калликсен, направилась открывать. Пока она дошла до двери, стук повторился.

Глубоко вздохнув, Каллироя отодвинула засов и откинула крючок, на которые была заперта дверь.

- Войди, гость, кто бы ты ни был, - сказала она.

Руки ее дрожали, опираясь на посох, но голос не дрогнул.

Дверь резко открылась: в сумерках обозначились фигуры мужчины и женщины под темными плащами. И, присмотревшись, Каллироя узнала тех, кого давно ждала, - узнала, хотя никогда их не видела.

Стучала, по-видимому, Эльпида, которая стояла впереди: ее рыжие волосы, скрытые под капюшоном, растрепались, прекрасное лицо осунулось. Никострат, мрачный и обросший темной бородой, стоял немного позади жены, держа на руках маленького сына.

Увидев лицо Каллирои, гетера умоляюще сложила руки.

- Госпожа, я жена Никострата, сына царицы Ионии! – воскликнула она. – Наш город изгнал нас, и мы скитаемся, нигде не находя приюта… Заклинаю, впусти меня и моего мужа хотя бы на эту ночь!

Каллироя перевела взгляд на Никострата. Спартанец не стал молить – он только выше поднял ребенка, и мольба выразилась в его лице.

Хозяйка тяжко вздохнула.

- Узы крови священны, и я не прогоню вас на ночь глядя, - промолвила она. – Но знайте, что еще до завтра вам придется говорить с моим сыном.

Никострат благодарно поклонился.

- Как раз за этим мы и явились, добрая госпожа.

Дорийский акцент в его речи прозвучал особенно явственно. Каллироя печально улыбнулась – она молча посторонилась, впуская измученных странников.

* Керамик – один из богатых районов древних Афин, известный производством аттической керамики.

* Члены греческого городского совета (буле).

========== Глава 167 ==========

Эльпида, оплеснув водой лицо, руки и запыленные ноги, а после умыв и перепеленав ребенка, почти сразу же заснула, смертельно усталая: Левка проводила гостью в гинекей. Теперь уже не имело смысла пытаться скрыть появление стольких чужаков - даже рискуя тем, что служанка Каллирои побежит с новостями к Хилону, прежнему и нынешнему ее настоящему господину. Всего пришлось дать приют четверым, не считая младенца: Никострата с женой сопровождали еще двое рабов - женщина и мальчик.

Сам царевич, подкрепив себя вином, остался бодрствовать в ожидании Калликсена. Плащ его, как и одежда Эльпиды, был заляпан грязью и изорван колючками. Никострат вымыл руки и ноги, подобно жене, однако очень нуждался в бане и лечении многочисленных ссадин; он похудел, а в лице появились жесткость и угрюмость скитальца - отличные от жесткости воина, всегда чувствующего рядом плечо товарища.