Когда все было кончено и победители собрались вокруг Масистра, военачальник Дария положил себе непременно поговорить с Дарионом о жестокости и справедливости. Нельзя, чтобы царем над другими стал человек, не различающий этих понятий… но сегодня Дарион был безмерно горд собой, и сатрап ничего ему не сказал, чтобы умерить ликование юноши. Пока все равно Дариона еще не допустят к власти: а когда это время придет, царевич воспитает в себе благородную сдержанность.

Персы быстро оценили ущерб, который потерпел город, - воины с трудом нашли, где разместиться, а для прокорма солдат и скота сатрапу пришлось отнимать у жителей последнее. Дарион же первым делом поскакал взглянуть на дворец: и вернулся, сыпя проклятиями.

- Половина дворца, который построил мой отец, лежит в руинах! Они поплатятся за это!..

Однако потом, успокоившись, Дарион выразил желание поселиться в уцелевшей части царского дома: благо женские комнаты не пострадали. Сын Филомена решил разместиться там со своими друзьями, слугами и женщинами.

Тем временем сатрап разместил отряды снаружи, чтобы следить за порядком в городе: однако запретил воинам чинить насилие над греками. Военачальник понимал, что его люди все равно будут насильничать: однако злоупотребления следует сдерживать почтением и страхом перед справедливостью, сколько возможно. За грабеж и разбой Масистр установил немедленную казнь; и тут же велел собрать мастеров и простых горожан и начать восстанавливать жилища и оросительные каналы.

Через несколько дней сатрап счел, что можно отправить Дарию послание, чтобы отчитаться о благополучном подавлении бунта. Иония возвращалась к прежней жизни. И все недовольство персидской властью теперь высказывалось шепотом: люди еще долго не поднимут голоса.

Через несколько месяцев дворец был восстановлен; а еще немного погодя Дарион отпраздновал свое шестнадцатилетие. На этом празднике стало известно, что жена царевича и одна из его наложниц беременны: Дарион разрешил своей жене прийти и хвалился ею и ее округлившимся животом. Аршама и Камран, молодые друзья наследника, которые последовали за ним назад в Ионию, радовались за Дариона и поздравляли.

Когда женщина уже ушла, Камран спросил своего молодого друга и господина, что он теперь будет делать - теперь, когда бог благословил его самого потомством.

Дарион засмеялся и ответил:

- Великий царь думает, что я еще мал, чтобы справиться с целым царством. Возможно, так и есть. Однако один город будет вполне по моим силам, не правда ли?

Он обнял каждого из друзей за шею, приблизив к себе их головы, и закончил:

- Я хочу стать тираном Милета, и я им стану.

Дарион объявил Масистру свою волю на другое же утро, потребовав власти над городом. Немного поразмыслив, сатрап согласился.

Он понимал, что честолюбие юноши следует удовлетворить, хотя бы немного: иначе это может привести к тяжким последствиям. И Дарион получил Милет в свое распоряжение.

Первым его указом было свалить статую спартанца. Никострат ошибался, думая, что изваяние его отца пострадало от толпы или во время битвы, - омытый реками крови, мраморный герой стоял до тех пор, пока его юный враг не приказал его обрушить. Статуя воина далеко не сразу поддалась яростным усилиям азиатов, которые долго били его мечами и тянули, захлестнув веревками.

Наконец могучий спартанец пал, расколовшись на множество частей: потемневший мрамор обнажил белые, беззащитные сколы. Его голова отделилась от тела, и запрокинутое лицо уставилось прямо на Дариона, который был здесь же и неотрывно наблюдал за исполнением своего приказа.

Несколько мгновений Дарион смотрел в бесстрашно открытые глаза лаконца. Потом юный тиран усмехнулся и плюнул в эти глаза.

Он рассмеялся, посмотрев на персов, которые уже закончили свое кощунственное дело. В этот миг Дарион был необычайно красив.

- Пусть эти обломки измельчат и сделают гипс, - приказал сын Филомена. Он сложил вместе свои тонкие сильные руки с длинными пальцами. - А потом я сам из него что-нибудь слеплю. Я тоже желаю быть художником.

И слуги молча поклонились в ответ.

***

К тому времени, как Мелос и Фрина поженились, у Дариона уже родился сын. Но в Та-Кемет об этом было неизвестно. Дарион хорошо укрывал своих женщин и детей, по-азиатски ограждая свою домашнюю жизнь от всех посягательств.

Однако пока юные эллины наслаждались тем, что было им даровано. Поликсена уже отяжелела и опасалась предпринимать путешествия, и потому ее не было на свадьбе дочери: однако на этом торжестве присутствовали греки и египтяне Навкратиса, с которыми у ионийской царицы сложились добрые отношения еще годы назад, когда была жива Нитетис. Все они радовались за молодых людей.

На столах было всего в изобилии, как во время пиров в Милете… встречаясь глазами, Мелос и Фрина видели, что ими владеют одни и те же воспоминания. Они улыбались и краснели, зная, что постараются сделать друг друга счастливыми: юный воин, которому впервые в жизни вверили судьбу девушки, ощущал непривычную нежность, смешавшуюся с его желанием.

Поликсена договорилась, чтобы празднество состоялось в одном из домов ее друзей-купцов, - удивительным образом, это оказался тот самый дом, который некогда принадлежал Аристону, старшему брату Аристодема, где Поликсена праздновала свадьбу с афинянином.

Фрина знала об этом: когда глаза девушки скользили по залу, убранному цветами, лентами и зелеными гирляндами, ей казалось, что она перенеслась в тело своей матери и переживает то же, что Поликсена много лет назад.

Когда Фрину оставили с молодым мужем наедине, ее охватил позабытый было девический страх: однако ей стало легче при виде встречной робости Мелоса. Но, вместе с тем, в ней пробуждалось и желание. Поликсена сама рассказывала дочери, что хотя у мужчин страсть сильнее, желание передается от мужа жене во время объятий и особенно поцелуев…

Они сели на постель и стали целоваться, как голубки, а потом принялись познавать друг друга, будто незнакомые книги жизни. Боль для Фрины стала радостным освобождением. Она чувствовала, что может полюбить того, кто из благородства стал ее мужем, - и опасалась только полюбить его слишком сильно…

Прогостив в Навкратисе несколько дней, молодые супруги поблагодарили хозяев и, сопровождаемые всяческими радостными напутствиями, отправились в поместье. Они почти не разлучались, и часто целовались, оставшись одни. Фрина чувствовала, что совсем скоро она сама может стать матерью - для зачатия, как говорила ей Поликсена, влечение женщины к мужу очень важно.

Фрина положилась на судьбу. Она не знала, хочет ли родить так скоро - ей самой не было еще шестнадцати лет; но афинянка понимала, что лучшего места, чтобы растить ребенка, ей не найти.

Молодых супругов встретила сама хозяйка - Поликсена не очень располнела, потому что ее крепкое тело оставалось упругим, но было заметно, что ребенок причиняет ей неудобства. Она расцеловалась с дочерью с радостной и усталой улыбкой.

- Все всегда повторяется, - непонятно сказала ионийская царица. - В конце концов мы всегда возвращаемся домой, не правда ли?

Фрина посмотрела в темные глаза матери; и ей показалось, что она поняла мысль Поликсены. Афинянка кивнула.

Дом, который всегда ждет человека, - не то ли самое, что вечный дом египтян?..

- А Ити-Тауи не приехала? - спросила царевна.

- Еще нет, но сообщила, что вот-вот приедет, - ответила хозяйка. - Она ведь сейчас в Мемфисе, при дворе, ты знаешь?

Удивленная Фрина мотнула головой. Откуда ей было знать? Хотя мать, наверное, думала, что в Навкратисе об этом могли слышать.

- А Никострат? Он приехал? - тут же спросил Мелос.

Поликсена посмотрела на мужа дочери, прищурив глаза.

- Приехал, - ответила она немного погодя. - Если так не терпится, беги через рощу, мой сын чем-то занят дома.

Мелос радостно улыбнулся; но потом смущенно посмотрел на жену.

- Лучше мы пойдем к нему вместе.