Впрочем, и Анаксарх, и Поликсена понимали: главное, что охранитель сможет преподать ей, - не воинское мастерство, а сила духа и твердость, способность не растеряться перед врагом. Так же учили и спартанок!

Когда Анаксарх пришел на утоптанную площадку, которую царица облюбовала для упражнений, госпожа уже ждала его там. Она научилась сама облачаться в доспех.

Анаксарх приостановился при виде нее. Поликсена недавно приказала выковать для себя полный доспех, из коринфской бронзы, привезенной афинянами. На ней был коринфский закрытый шлем - форму этого шлема позаимствовали спартанцы: нащечники и наносник почти полностью скрывали лицо. Наручи и поножи ловко обхватывали руки и ноги, а панцирь был подогнан по женской фигуре.

Сам Анаксарх никогда не надевал шлема во время уроков с госпожой, потому что шлем ограничивал обзор, а коринфский шлем - сильно ограничивал. Но иониец отлично понимал, почему Поликсене захотелось облачиться как для боя.

Она занималась четыре месяца и, будучи женщиной крепкого сложения, с детства привычной к гимнастике, уже довольно легко носила и доспех, и оружие.

Когда рыжий иониец приблизился, Поликсена наклонилась и подобрала с земли свой легкий меч и круглый дубовый щит, обтянутый кожей.

- Ну, нападай! - приказала она.

Анаксарх разглядел, что госпожа улыбается под своим шлемом.

Он обнажил меч - щита у ионийца не было; и, примерившись, ударил сверху. Поликсена приняла удар на щит и отбросила противника без большого труда. Потом атаковала сама, и ее удар был тяжелее… Анаксарху потребовалась сила, чтобы отразить его. Меч Поликсены был, конечно же, затуплен, как и учебное оружие Анаксарха; но охранитель знал, как тяжело новичку, а особенно женщине, учиться убивать. Нельзя научить только обороняться! Еще до того, как оружие понадобится в сражении, воин должен воспитать в себе убийцу! Иначе из уроков не выйдет никакого толку!

Они долго еще топтались по площадке, сжимая зубы, обливаясь потом; оружие лязгало, у учителя и ученицы вырывались вскрики. Все исчезло для каждого из двоих, кроме противника. И наконец Поликсена достала Анаксарха, рубанув по плечу.

Воин почти не почувствовал удара, но сразу же ощутил слабость противницы; Анаксарх выбил меч из женской руки. Утомленная Поликсена почти что сама выпустила оружие, желая прекратить урок… но причиной слабости было и другое.

То самое.

Царица стащила шлем, пот катился градом; черные волосы налипли на лицо.

- Сильно тебе попало? - спросила Поликсена.

- Синяк будет. Ничего, это хорошо, - ответил Анаксарх, улыбаясь.

Поликсена кивнула, улыбаясь в ответ.

- Я хорошая ученица?

Анаксарх кивнул. Потом утер пот со лба и сказал:

- Присядь, госпожа, я кое-что тебе скажу.

Поликсена послушно села на каменную скамью, стоявшую под стеной. Охранитель сел рядом.

- Тебе трудно бить меня, но ты преодолеваешь себя, - это очень хорошо, - сказал он, посмотрев на царицу. - Тебе трудно, потому что я твой старый друг и защитник. Но когда перед тобой стоит враг, ты не думаешь о нем, как о человеке!

- Вот как? - воскликнула Поликсена.

- Именно так, - ответил Анаксарх сурово. - Перед тобой не равный тебе - а бедствие, которое несет смерть и муки тебе и тем, кого ты любишь! Это бедствие нужно отразить! Если ты говоришь с противником, узнаешь его, он входит тебе в душу и поднять против него меч уже труднее… но это бывает нечасто, и воинов учат так, как я тебе сказал.

Поликсена долго сидела притихшая.

- Я и не думала, - наконец сказала она. - Мне представлялось, что мужчинам легко убивать, потому что они убийцы по своей природе!

Она осеклась, глядя на Анаксарха. Однако тот не оскорбился.

- Воин не равен убийце, - серьезно заметил ее наставник. - Мужчины другие, это верно, и много среди воинов тупых и жестоких. Они как животные, и думай о них так же! Особенно варвары, - жестко прибавил Анаксарх. - Но тех, кто умен и великодушен, тоже немало… и их учат сражаться так, как тебя.

Поликсена порывисто обняла его и поцеловала.

- Кто умен и великодушен - так это ты!

Анаксарх улыбнулся с отеческой гордостью. А потом опять помрачнел.

Он поднял голову и осмотрелся, точно опасался, что кто-нибудь наблюдает за ними сверху, из окон дворца; потом опустил глаза. Руки ионийца сомкнулись на рукояти меча, который он поставил между колен.

- Берегись персиянки, царица, - сказал он, помолчав некоторое время. - Ты говорила, что персам их учение не велит лгать… но твое дело совсем другое. То, что азиаты делают эллинам, они не считают за ложь.

- Неужели? - тихо произнесла Поликсена.

- Они никогда не будут как мы, - сказал старый иониец. - Пусть эта женщина любит тебя… но когда придет время, ты увидишь, что она такое!

Поликсена отвернулась. И в уме ее вдруг прозвучало предостережение Нитетис, потерявшей сына, - никогда, ни за что не верить персам…

- Я запомню твои слова, - сказала царица наконец. - Но Артазостре я буду верить, пока она мне верна.

========== Глава 99 ==========

Менекрат скоро понял, что его искусство более никому не нужно, - ценность его упала до стоимости любого раба-эллина, не обученного никакому ремеслу. У персов скульптура почти не ценилась… это был все еще неразвитый, варварский народ, не знающий радостей духа и не находящий никакого удовлетворения в воздержании. Напротив, персидская знать предавалась всевозможным чувственным удовольствиям, а те, кто обслуживал их, всячески разжигали в господах чувственный аппетит. Поэтому и вывелась у азиатов такая противоестественная порода людей, как евнухи.

Вначале Менекрат даже не осознал всей степени своего унижения, своего положения раба, который отныне стоит дешевле скотины. А через несколько дней, когда художник немного освоился, его наполнило удивление и пренебрежение к своим похитителям.

Столько труда положено, сколько пролито крови - и лишь затем, чтобы отнять эллинского мастера у Атоссы!

Как часто, в самом деле, люди делают зло другим и себе во имя самых ничтожных целей, а то и вовсе беспричинно!

В Элладе рабы служили для выполнения работ, которые отвлекали благородных людей от дел более значительных; в Азии же пленники и местные невольники все чаще становились предметами роскоши и широкого торга, только чтобы потешить тщеславие и возбудить пресыщенные чувства. Евнух же, неспособный ни к какому делу, достойному мужчины, получал удовлетворение, истязая талантливых эллинских пленников!..

Менекрата, однако, никто не мучил, ни к чему не принуждал: милетца, казалось, никто более не замечал здесь. Евнух, грозный господин этого имения, не появлялся с самого первого дня.

У Менекрата было достаточно времени, чтобы обдумать все это. Его поселили в самом господском доме, в отдельной комнатке, даже с некоторыми удобствами. Евнух сказал, что художнику будет позволено видеться с другими греческими рабами: но сказано это было, видимо, только чтобы поглумиться. Или же хозяин изменил свое первоначальное решение. Менекрат скоро обнаружил, что как ворота и двери дома охраняются, так и лачугу, где живут изувеченные ремесленники, тоже тщательно стерегут.

Впрочем, это скорее обрадовало ионийца, чем наоборот. Видеть сейчас товарищей по несчастью было бы выше его сил.

Ему не дали никакой работы ни в первый, ни во второй день. Зато к Менекрату приставили ту самую служанку, которая в первое утро напоила его козьим молоком. Она оказалась вовсе не злой женщиной: если забыть о том, что персиянка принадлежала к племени его врагов и служила этим врагам.

Вечером первого дня служанка снова принесла художнику еду: деревянную миску с вареными яблоками, приправленными медом и шафраном, ячменный хлеб и подкисленную воду. Когда Менекрат с жадностью съел и выпил все, персиянка показала ему, куда ходить по нужде. Эллина обрадовала возможность выходить на задний двор: хотя этот двор так же бдительно стерегли.