Потом Менекрат на смеси персидского и греческого языка, помогая себе жестами, спросил служанку, нельзя ли помыться. Он не особенно рассчитывал, что ему будет это позволено.

Однако азиатка, поняв его желание, с готовностью кивнула; а потом подергала художника за хитон и выразительно зажала пальцами нос. Конечно: рабы, которых допустили в господский дом, не должны осквернять его дурным запахом…

Персиянка принесла пленнику чистую одежду - с застенчивостью, свойственной ее народу, подала Менекрату простую полотняную рубаху и штаны с завязками. Потом принесла большой кувшин с водой и умывальный таз. Объяснила, что эти вещи Менекрат может оставить себе.

Служанка принесла также какую-то странную белую мазь в плошке: присмотревшись и принюхавшись, художник понял, что это белая глина, разведенная с золой. Персиянка улыбнулась и показала жестами, будто натирает ею себе щеки. Менекрат и сам понял, что это превосходное средство для умывания, и очень обрадовался.

Как быстро, однако, человек может ко всему приспособиться!

Когда он снял хитон, застенчивая персиянка, однако, не ушла: Менекрат заметил, что она одобрительно косится на его тело. А потом эллин услышал ее тихое сочувственное восклицание.

Клеймо, ну конечно!

Оно долго и сильно болело… Менекрату удалось почти позабыть об этой отметине к вечеру, но теперь его спина снова разгорелась, а к глазам подступили слезы. Эллин стиснул зубы, стараясь не выдать женщине своего страдания.

Но тут служанка сказала:

- Подожди.

Менекрат понял это персидское слово; персиянка быстро покинула комнату. А спустя небольшое время вернулась, держа в руках тряпицу и чашку с каким-то снадобьем, источавшим тонкий и острый, щекочущий запах.

Женщина обмакнула тряпицу в чашку, и эллин вскрикнул и вздрогнул, когда персиянка прошлась мокрой тканью по его ожогу. Она смачивала позорную отметину целебным соком алоэ.

Менекрат вдруг подумал, что ему очень хочется узнать, какой же знак теперь горит у него между лопаток… но он сдержался и ни о чем не спросил.

Потом персиянка вышла, и Менекрат наконец смог вымыться и одеться в чистое. После этого жизнь показалась пленнику сносной… и вместе с благодарностью к неведомой служанке он вновь ощутил надежду.

Он должен с помощью этой женщины, если она и вправду добра и отзывчива, овладеть персидским языком и узнать о месте своего заключения как можно больше! А затем…

Тут же Менекрат подумал, что персиянку могли приставить к нему не только для ухода, но и затем, чтобы она доглядывала за ним. Эллин вполне мог быть намного более ценным пленником, чем его заставляли думать. Почему бы и нет?..

Но сейчас узнать это было невозможно.

На другой день, когда персиянка вновь принесла ему еду и воду для умывания, Менекрат задержал ее, коснувшись ее руки. Женщина остановилась: и, как показалось скульптору, весьма охотно. На ее круглощеком деревенском лице выразилось большое любопытство и участие.

Первым делом Менекрат указал пальцем себе в грудь и назвал свое имя. Потом показал на персиянку.

Она сразу же поняла, улыбнулась и назвалась:

- Шаран.

Потом опустила глаза, как видно, смущаясь.

Менекрат мысленно поздравил себя с первой удачей. А потом, решившись, вытянул руку в сторону двери, которая вела в дом.

- Кто… эти пленники? - медленно спросил он, подобрав персидские слова.

И тут же эллин понял, что совершил ошибку. Черные густые брови Шаран стремительно сошлись в переносье, круглые щеки вспыхнули.

- Нельзя! Об этом нельзя говорить, - ответила она и мотнула головой в платке.

Менекрат заметил, что сегодня платок на персиянке яркий - желтый, с каймой. Хотя кто его знает, что это значит!..

Потом он подумал, что едва ли персиянка что-нибудь знает о других греческих рабах. Кто она - служанка, получающая плату, или сама рабыня?*

Менекрат не знал, как спросить это по-персидски; и решил не оскорблять персиянку такими попытками.

Шаран, однако, не уходила - продолжала стоять и смотреть на него. И тогда художник придумал, о чем попросить ее.

Он зачерпнул немного глины из своей умывальной плошки и растер ее в ладонях. А потом обратил эти ладони к Шаран: скульптор просительно посмотрел на нее.

Несколько мгновений он надеялся… он надеялся даже больше на то, что она не догадается. Что Шаран ничего не знает о том, кто он такой.

Но персиянка поняла.

Она снова улыбнулась, кивнула и быстро ушла. Вернулась служанка с большим куском влажной глины, завернутым в ткань.

Менекрат, глядя на этот материал, ощутил себя почти счастливым. Он, как мог, поблагодарил свою помощницу: и Шаран даже поклонилась в ответ.

Эллин, глядя на принесенную глину, ощутил почти забытое покалывание в пальцах - вдохновение, которое поднимало его выше всего и вся. Он почти забыл в эти мгновения, что он персидский раб, которого может ожидать ужасная участь.

Менекрат оторвал кусок глины и принялся мять его, чувствуя, как кровь разогревает руки. И тут он заметил, что персиянка все еще не ушла.

Да она и не думала уходить - Шаран уселась на коврике под дверью, глядя на работу эллинского художника с почти неприличной жадностью!

Менекрат чуть было не сказал этой женщине резкость; но сдержался. Он должен быть ей всемерно благодарен и ни в коем случае не испортить с ней добрые отношения!

Скоро он увлекся работой: Менекрат вначале лепил бездумно, но вдруг обнаружил, что у него опять получается женское лицо. Пока еще эллин не знал, чей облик придать этой статуэтке… он бросил взгляд через плечо, и увидел, что Шаран так и сидит на своем месте, как сидела. Она неотрывно следила за ним.

Менекрат вздохнул с досадой.

- Разве тебе не нужно работать? - спросил он, стараясь говорить по-персидски правильно и учтиво.

Шаран качнула головой.

- Нет, - сказала она. - Сейчас господина нет, мало работы! Скучно!

Менекрат невольно нахмурился. А потом улыбнулся. Все-таки человеческое общество, даже общество подозрительной варварки, очень поддерживало его.

Когда он в очередной раз прервался, Шаран вдруг встала с места и подошла к художнику, глядя через его плечо. Она воскликнула:

- Это я?

Менекрат изумился, поняв, что и в самом деле вылепил голову Шаран: только без платка, с двумя толстыми косами. Он невольно улыбнулся: с гордостью и большим удовольствием.

- Похожа?

Шаран словно бы растерялась при таком вопросе, переводя взгляд с художника на свою незаконченную статуэтку. И тут Менекрат понял.

Ну конечно, она ведь не привыкла смотреть на себя в зеркало - может статься, у нее и вовсе нет зеркала!

Он поднялся.

- Ты очень похожа, - сказал он, от души радуясь, что остался самим собой.

Шаран снова смутилась. Она была хороша: крепкая, свежая селянка, совсем не похожая ни на благородных персиянок, ни на распутниц, которых он видел в Сузах. Этой женщине могло быть около двадцати пяти лет.

Менекрат, любуясь ею, спросил себя: знала ли она мужа, есть ли у нее дети… но решил, что непременно вызнает потом.

В последующие дни Шаран продолжала навещать пленника и заботиться о нем. Они понемногу говорили, когда Менекрат не работал.

Эллин узнал, что Шаран служит великому евнуху, которого звали Бхаяшия, уже десять лет: важный царедворец перекупил ее у прежних хозяев для работы в этом поместье. Она была рабыней, как Менекрат и подумал с самого начала.

- Здесь раньше было большое хозяйство. Много людей, много работы, - сказала персиянка. - А сейчас мало, господин приказал остаться только воинам. Воины приезжают и уезжают.

Менекрат смекнул, что это значит. Очевидно, великий евнух владел не одним поместьем, - и с этой земли давно уже не получал дохода. Это заброшенное имение служило ему, чтобы прятать от царских глаз пленников и другие ценности. Может быть, Бхаяшия возвысился как раз при Камбисе?..

А потом Менекрат спросил Шаран - не знает ли она, как можно отсюда бежать.