После множества каменных египетских богинь он был изумлен полным отсутствием женских изображений во всем великом городе.

Не считая нескольких бюстов Атоссы тоже эллинской работы - но предшественники Менекрата сделали жену Дария похожей на эллинку, с курчавыми волосами, греческим носом и низким лбом! Неудивительно, что персиянка захотела заполучить такого мастера, как он!

Атосса, хотя и нечасто позировала, часто приходила смотреть на работу милетца: он трудился прямо во дворце, на половине царицы, где она распорядилась устроить мастерскую для своих скульпторов. В таком дворце можно было прожить всю жизнь, не показываясь наружу и не испытывая нужды ни в чем… кроме родного дома и вольного воздуха. Менекрат все чаще вспоминал дворец в Милете, хотя и куда менее просторный и богатый, чем этот персидский, и его хозяев. Как-то они живут сейчас?..

Эллин все чаще тосковал - и полученное, и обещанное золото, и всевозможные удовольствия Суз уже не радовали его. Тураи же, хладнокровный египетский жрец, оставался удивительно равнодушен ко всем соблазнам: и не единожды напоминал другу, что благополучие Ионии зависит от его теперешних стараний. Порывистому художнику очень нужен оказался такой человек рядом. Тураи, к тому же, куда лучше самого Менекрата мог оценивать окружающие опасности - в том числе и выявлять завистников, которые в Персии, под боком у царей всей Азии, были для грека неизмеримо опаснее, чем в Ионии.

Менекрат отказывался учить персидский язык - и ему некогда было этим заниматься. Поэтому египтянин, предвидевший такие затруднения, служил Менекрату и Атоссе толмачом, когда скульптор работал, - и в другое время. Атосса любила греков.

Хотя великая царица Персиды всех эллинов предпочла бы видеть своими слугами - но она любила и понимала их, пожалуй, более царя царей. Новому Ахемениду и недосуг было заниматься этим народом более других - всех, которые следовало привести к покорности. Как раз теперь Дарий задумал подчинить Индию, и направил все свои помыслы туда…

Царя персов уже не было в Сузах, когда Менекрат услышал, что произошло в Ионии. Ионийцы, как и карийцы,постоянно появлялись в Персии, а такие вести распространялись скорее всякой царской почты!

Милетец был потрясен и охвачен горем. И еще больше, чем разорение северных Клазомен, Менекрата поразила смерть молодого сатрапа.

Именно Филомен выявил его талант и помог художнику подняться: но даже не будь это так, Менекрат успел всей душой полюбить коринфского царевича-изгнанника, который сам был одарен в столь многих областях. И, едва ли не прежде всего, - Филомен был одарен широтой смелой души и способностью к любви…

Менекрат услышал также новость, изумившую в Персии всех: власть в Ионии перешла к Поликсене, которая потеряла в этой схватке с разбойниками не только брата, но и собственного мужа. Власть на его земле оказалась в руках женщины! Конечно, теперь сестра Филомена будет всеми силами бороться за будущее своего сына-спартанца, у которого впервые появилась столь блестящая возможность - стать царем целой богатой страны, пусть и под пятою персов! Поликсена, вероятно, попытается потеснить даже своих племянников, сыновей собственного любимого брата!..

Но это если только коринфянке удастся удержаться на своем престоле. Ионийцы, вероятно, поддержат ее поначалу: но царевне понадобится поддержка также и персов, чтобы не допустить гражданской войны, которую женщина выиграть не сможет!

По крайней мере, теперь, когда ее положение столь шатко…

Менекрат пошел облегчить душу к другу. Все равно египтянин уже все знал - и он был достаточно беспристрастен, чтобы верно судить о положении Ионии.

Тураи сидел в их общей спальне, положив на скрещенные ноги широкую и удобную писчую дощечку, и покрывал папирус иероглифами - не торопливым иератическим письмом, а полновесными черными зверообразными знаками, которые ложились ровными и красивыми рядами. “Кому и что он пишет?..” - подумал Менекрат, как всегда, испытав некоторое смущение и страх при виде таинственного египетского текста, который рождался прямо у него на глазах.

Но тут бывший жрец Хнума поднял взгляд и улыбнулся. Он отвел с лица черные волосы.

- Что ты хочешь, мастер экуеша?

Менекрат сейчас нисколько не мог ни притворяться, ни тянуть время. Он плюхнулся на ковер около своего товарища.

- Ты слышал?.. - воскликнул эллин.

Тураи кивнул. Он тоже не стал играть с ним в игры.

- Да, - сказал слуга Нитетис. - Это очень печально. Но можно было предвидеть.

Менекрат больно закусил губу. Легко ему говорить!..

- Что же мне теперь делать? - воскликнул скульптор.

Тураи повернулся к нему.

- А что ты можешь сделать? Заканчивай свою работу!

Менекрат вскочил на ноги.

- Да как ты не понимаешь! Там сейчас Поликсена!..

- Тише!

Вот тут уже Тураи повысил голос и быстро встал на ноги. Бывший жрец прижал палец к губам, сердито глядя на ионийца.

- Если хочешь своей царевне добра, молчи, - прошептал египтянин. - Многие уже знают об этом, но все равно… враг для города - это говорящий, как издревле думают у нас.

Менекрат невольно покосился на его папирус.

- Я думаю, что Поликсена могла бы сейчас перенять власть, - сказал скульптор. - Это было бы лучше для нас… или, по крайней мере, лучше, чем опять начать в Милете междоусобные бои! Я еще помню, что творилось, когда свергали старого тирана!

Он в волнении прошелся по пепельным кудрям пальцами, как гребнем.

Тураи помолчал.

- На твоем месте, друг экуеша, я бы пошел к царице Атоссе и попросил ее замолвить слово за царевну перед Дарием, - сказал египтянин.

Менекрат онемел, глядя на своего помощника. Почему-то такая мысль ни разу не посетила его.

- Но как я могу? - сказал художник. - Разве ты не помнишь, как Атосса невзлюбила ее величество Нитетис? Все такие царицы… и такие женщины ненавидят друг друга!

Тураи спокойно смотрел на него.

- Все царицы - и всегда? Ты уверен? - спросил слуга Нитетис, когда эллин смолк.

Бывший жрец сложил руки на груди.

- Я знавал немало властительниц, и немало женщин, и научился понимать их, - сказал он. - Атосса ненавидит Нитетис, ты прав… потому что ненавидит Та-Кемет и помнит о старой распре из-за Камбиса. Но твой народ Атосса любит. И женщину в таком положении, как Поликсена, супруга Дария, скорее всего, поддержит… как одна женщина другую!

Менекрат долго смотрел на друга.

- Кажется, я понял, - наконец сказал эллин. - И ты прав, нужно прямо сегодня…

Он совладал с собой, переглотнул и пригладил мокрые кудри.

- Я хочу сказать, когда царица навестит меня!

Тураи улыбнулся.

- Да, экуеша, как можно скорее. Но не спеши. Повергни к стопам царицы свою просьбу, когда она снова похвалит тебя, не раньше!

Менекрат кивнул.

- Да, конечно… Пойду работать!

Он быстро обнял друга; поцеловал в шею.

- Что бы я без тебя делал!

Художник торопливо ушел.

Тураи посмотрел ему вслед, поднес руку к шее… но не вытер ее, только покачал головой. Потом египтянин снова сел и, обмакнув кисть в углубление пенала с черной краской, принялся за свой текст: лицо его опять сделалось безмятежным и отрешенным.

Атосса не замедлила навестить художника, придя к нему через два дня. Она, похоже, не собиралась в этот день позировать - вошла в мастерскую в сопровождении нескольких служанок, в плотном темно-красном одеянии и таком же головном покрывале: золотая бахрома ложилась на лоб и нарумяненные щеки.

Как всегда, жена Дария словно не заметила поклона эллина и египтянина, которые согнулись перед дочерью Кира и долго не разгибались. Остановившись перед незаконченной статуей, Атосса долго смотрела на нее.

Потом она быстро обернулась к Тураи и что-то сказала. Египтянин едва успел понять царицу.

- Великая царица спрашивает, - произнес Тураи по-гречески, обращаясь к эллину. - Как ты можешь так хорошо работать, когда ее нет?