Аристодем, нетерпеливо ждавший в портике, сбежал к жене по ступенькам с радостным возгласом и, сразу подхватив ее на руки, унес в дом. Потом, в ойкосе, поставил ее и отступил на несколько шагов.

Он жадно рассматривал в смешении света и теней свою смуглую черноволосую подругу, которая так приятно глазу и, вместе с тем, тревожно отяжелела.

- Я так боялся за тебя! - воскликнул афинянин: все еще, казалось, не веря, что Поликсена вернулась к нему.

Аристодем поцеловал ее.

- Я места себе не находил!

Поликсена устало улыбнулась мужу: она тоже была очень рада видеть его, но появилось в этом и еще что-то…

- Ничего. Мои ионийцы хорошо охраняли меня!

Аристодем был уязвлен, хотя постарался этого не показать.

- Хочешь сейчас увидеть сына? - спросил афинянин.

Поликсена кивнула; и внутри все сжалось от предчувствия встречи с сыном Ликандра.

Она даже не успела обрадоваться, когда увидела, как нянька ведет Никострата. А потом, присмотревшись, мать изумилась мальчику, как никогда не изумлялась до того, почти не разлучаясь с ним.

Никострат очень вырос за те два с лишним месяца, что провел без матери. И Аристодем еще говорил, что спартанцы медленно созревают!

Поликсена, опустившись на колени перед сыном, ощущая радость и почти страх перед его мужанием, привлекла его к себе и обняла. Никострат ответил на объятие, но сдержаннее, чем бывало раньше.

- Где ты была? - спросил сын, когда объятие разомкнулось. Он глядел ей в лицо своими серыми глазами с сознательностью взрослого.

Поликсена заставила себя улыбнуться.

- Далеко… Но, вот видишь, я вернулась!

Поликсена опять обняла Никострата, зарывшись пальцами в густые темные кудри: совсем такие, как у его отца… и точно так же она когда-то ласкала его отца. Горло и грудь царевны сдавило от жгучей вины и боли. И ребенок, казалось, ощутил правду, которую она еще не смела на него обрушить: хотя маленький спартанец устоял бы.

- Больше не уезжай далеко, - попросил сын, когда Поликсена отпустила его.

Мать кивнула. Она плакала, и пришлось отвернуться от ребенка, чтобы не вызвать новых вопросов. Вот когда он некстати разговорился, будто выжидал время!

Тут она почувствовала, как изнутри толкнулось дитя афинянина, и схватилась за живот. Поликсена прикрыла глаза, прислушиваясь к своему чреву и больше всего желая, чтобы все сейчас оставили ее и дали отдых.

Тут Аристодем, который с радостью и, вместе с тем, с ревностью и беспокойством наблюдал встречу матери и сына, быстро шагнул вперед и приобнял ее за талию.

- Ну, что стоишь? Забери ребенка! - гневно приказал афинянин няньке-египтянке. - Видишь, твоя госпожа едва стоит!

- Я вовсе не так устала, - Поликсена попыталась высвободиться, но супруг, не слушая, повел ее в спальню и усадил на ковер, на подушки.

- Посиди, пока тебе приготовят ванну!

Тут он впервые увидел Мекет: девушка последовала за госпожой, не зная, куда девать себя еще. В этом греческом доме и греческом городе рабыня-египтянка, прежде веселая и уверенная, не смела ни шагу ступить сама и только оглядывалась, поджавшись и обхватив свои локти.

- Это твоя новая рабыня? Нитетис подарила? - спросил Аристодем, скользнув взглядом по тонкой фигурке в груботканом калазирисе.

- Да. Пусть она поест и помоется на кухне, прикажи ее проводить! - ответила Поликсена. Ребенок опять толкался, и она стиснула зубы, схватившись за поясницу: боль охватила живот и спину.

- Ты всегда возишься со своими рабами больше, чем они с тобой, - заметил золотоволосый афинянин: но спорить не стал.

Когда Поликсена вымылась и прилегла в спальне на супружескую кровать, умытая и переодетая в чистое платье Мекет, которая заметно приободрилась, принесла ей обед. Поблагодарив, Поликсена отослала служанку: ей с мужем хотелось поговорить наедине, пусть Мекет и не понимала их языка.

Аристодем желал узнать все, чем она жила без него, - что делала в поместье Нитетис, как добиралась до Навкратиса.

Поликсена рассказала - гораздо меньше, чем супруг желал бы услышать. Но обсуждать с ним политику и, тем паче, что они с Нитетис делали вдвоем, она сейчас была не в силах. Про персов Поликсена тоже не рассказала; египетские воины царицы уже оставили дом… конечно, кто-нибудь из ее слуг проболтается, но это уже после.

- Мне царица подарила статуэтку Нейт, - сказала Поликсена, зная, что это лучший способ занять ум афинянина другим.

- Вот как? Покажи, - тут же оживился он.

- Пусть принесут мой ларец, - сказала Поликсена: не упоминая, что тот доверху полон дарами царицы.

Когда сундучок принесли, Поликсена сама подошла к нему и извлекла свою золотую богиню.

Как она и ожидала, Аристодем был поражен сначала искусством мастера, а потом сходством с Нитетис. Он видел царицу гораздо меньше, чем жена, но черты этой египтянки было очень нелегко забыть.

- Как бы я хотел узнать, кто ее сделал, - изумленно и восхищенно воскликнул молодой афинянин, любуясь установленной на столике статуэткой на расстоянии. - И кто ей это позволил!

Поликсена отлично поняла мужа.

- Кто позволил?.. Ты же знаешь египтян, - заметила она. - Они верят, что могут влиять на волю богов с помощью своего письма… или изображений.

Философ долго рассматривал богиню в короне Севера.

- Почему бы и нет? - наконец спросил он.

========== Глава 71 ==========

Статуэтка Нейт была вынесена из супружеской спальни на другой же день: Аристодем переставил ее в ойкос, сказав Поликсене без всякой язвительности, что ему совсем не понравилось, как эта богиня смотрела на них всю ночь. Он даже не мог приласкать жену под взглядом этой золотой владычицы Саиса ростом в пол-локтя.

Тем же утром Поликсена написала великой царице письмо, в котором рассказала о своем благополучном приезде и о встреченных персах; и скрепила свиток воском, приложив печать мужа. Конечно, египтяне доложили Нитетис, что доставили свою подопечную в целости и сохранности, - но, вероятнее всего, так эти воины доложили бы в любом случае.

Или Нитетис могла так думать, беспокоясь за подругу: разве мало великой царице забот!

Потом Аристодем и Поликсена уединились в перистиле - в старом саду, куда афинянин приказал вынести для жены кресло, поставив его под деревьями. Поликсена блаженствовала, вдыхая бодрящий овощной запах темных оливковых листьев, смешанный с тонким ароматом лимонных деревьев: предвосхищение азиатской Греции. Коринфянка стала рассказывать мужу о своей жизни у царицы. Ему было о чем послушать: и за то, как она провела эти месяцы, даже ревнивый супруг мало в чем мог бы ее упрекнуть.

Разумеется, кое-что осталось скрыто от него - та часть жизни, куда женщины не пускали никого из мужчин. Но Аристодем, конечно же, помнил о древних тайнах греческих гетер и жриц, которые охраняли их от мужчин еще более ревностно, чем египтянки. Вплоть до того, что жрицы убивали мужчин, осмеливавшихся подглядывать за ними.

Но он не позволял никакому темному чувству омрачить свою радость. Аристодем слушал, прислонившись к растрескавшемуся стволу оливы и не сводя с жены глаз: казалось, он наслаждается ее обликом, и ее речью, и самим ее присутствием так, что не в силах выразить это словами. Поликсена иногда прерывалась - так восхитительно было уже забытое ощущение внимания любящего мужчины, сосредоточенного на ней одной.

Но когда речь зашла об Уджагорресенте, Аристодем поднял голову и подобрался, прищурив глаза и взявшись за подбородок. Из сада Гесперид оба вернулись на египетскую землю.

- Так ты говоришь, Дарий обещал Египту помощь деньгами? - переспросил ее муж.

Поликсена закусила губу.

- Я не знаю, Аристодем. Царский казначей говорил об этом, и это весьма вероятно.

Аристодем пригладил свои светлые волосы, божественным цветом которых очень гордился, а золотой блеск усиливал разными средствами.