Он притянул молодую царицу к себе и заключил в объятия.

Но когда Нитетис посмотрела на него снова, снизу вверх, то спросила:

- А как же Поликсена?

- А что Поликсена? - откликнулся Уджагорресент, приподняв брови. - Кажется, твоя любимая эллинка нашла себе нового мужа и сейчас счастлива с ним!

Нитетис вдруг всхлипнула, и лицо ее передернуло от боли и гнева.

- Она может насовсем покинуть меня. Уехать в Ионию, - прошептала великая царица.

Уджагорресент кивнул. Потом снова прижал Нитетис к груди.

- А что, если Иония восстанет? - тихо спросила она, ощущая, как рука царского советника гладит ее по волосам.

- Если Иония осмелится на это, царь Персии вновь… мы вновь приведем ее к покорности, - сказал Уджагорресент. - Ты согласна со мною, великая царица?

Нитетис не ответила и не шевельнулась в его объятиях, но Уджагорресент ощущал ее молчаливое согласие.

- Только ты должен дать своей жене развод, - вдруг сказала царица. - Слышишь?

- Я уже договорился с моей женой о разводе, - ответил Уджагорресент. - Она не желает… более не желает жить с таким человеком, как я.

Нитетис отстранилась.

- Я уеду в свое поместье в Дельте, - сказала она после недолгого раздумья, не глядя на него. - То, что царь подарил мне! Уеду вместе с сыном, и мы поживем в уединении, соблюдая траур и все приличия! Когда окончится семидесятидневный срок, ты можешь написать мне.

- А твой дворец? - быстро спросил Уджагорресент.

Нитетис рассмеялась.

- Оставляю его на моего управителя и на тебя, царский казначей. Надеюсь, ты сумеешь договориться с персидским наместником в Хут-Ка-Птах, как договорился с персидским царем!

Уджагорресент коротко, как военный, поклонился, потом круто развернулся и быстро покинул молитвенный зал. Когда стены храма расступились и он вышел на воздух, царский казначей остановился.

Подняв голову и простерев руки в жесте моления и благодарения, Уджагорресент с улыбкой зажмурился, подставив лицо солнечному свету.

* Известно, что Уджагорресент был советником также и Дария I. После непродолжительного восстания Египет достиг при Дарии нового расцвета, и египтяне весьма чтили великого преемника Камбиса за отношение к своей стране.

Нитетис, в отличие от Уджагорресента, фигура полулегендарная, хотя, возможно, имеет исторический прототип. Нитетис в этом романе списана как с некоторых выдающихся цариц египетской древности, так и с цариц эллинистического Египта, из которых наиболее известна Клеопатра. Здесь это оправдано постольку, поскольку при Амасисе II в Египте распространилось эллинофильство.

Что касается царицы Атоссы, про нее известно гораздо больше, чем про Нитетис. После смерти Камбиса эта персидская царица достигла большой власти; Геродот утверждает, что при Дарии I она была всемогуща.

========== Глава 63 ==========

Гермодор закончил свою статую.

Старый афинский художник, обучавшийся в Египте, сделал не бога и не полубога - но человека с божественной силой духа и волей к борьбе. Сам Гермодор проявил божественную волю в этой борьбе: с материалом, со своими приступами отчаяния и разочарования, со всеми хозяевами своей судьбы и судьбы плененного спартанца.

И сам замысел стал ему ясен - так, чтобы можно было пощупать рукой, - лишь когда Гермодор смог пощупать рукой вытесанное им могучее мраморное тело.

И Гермодор знал, что Афины ничего не заплатят ему за эту работу. Он сам очень потратился на нее, - на материал, на помощников, на договоры со всеми знатными господами, - и, вероятно, придется потратиться еще, чтобы ему позволили выставить статую Ликандра наравне с другими, работами остальных художников и собственными прежними: Гермодор много работал на заказ, делая скульптуры для храмов и частных домов, надгробные статуи аристократов. Он никогда не выходил за рамки установлений эллинского искусства, которые не были так нерушимо священны, как египетский канон, во многом негласны - но все же весьма строги. Гермодора много хвалили и высоко ставили среди других мастеров Афин - но лишь пока он не вырывался вперед слишком заметно.

Впрочем, он знал, что такова участь всех выдающихся чем-то людей: и, прежде всего, тех, кто несет человечеству слишком новое. Афинянин чувствовал себя так, точно похитил частицу божественного огня: но не был титаном, чтобы понести за это расплату.

И художников даже в Афинах все еще ценили немногим больше искусных ремесленников. Хотя Гермодор как никто другой понимал, сколь велико значение эллинского искусства уже сейчас - и каким оно станет в будущем. Однако отвлеченные мысли, сколь угодно благородные, мало могли помочь в жизни: и теперь, отдав все силы новой статуе, скульптор понимал, что окажется почти беспомощен против врагов, если те выступят против него в городском совете, что весьма возможно; и еще менее окажется способен прийти на помощь спартанскому воину, который вдохновил его - и к которому Гермодор питал великое уважение и сочувствие.

Понимал ли все это Ликандр, когда они говорили наедине? Скорее всего! В последний раз, когда лаконец позировал Гермодору, тот, отпуская своего натурщика, даже не мог смотреть ему в глаза…

Не решит ли тот убить себя, как его друг Агий и еще один спартанец из марафонских пленников, покончивший с собой гораздо раньше, - от унижения, от разочарования в человеке, подарившем ему ложную надежду?..

И Гермодор, стоя перед своей готовой скульптурой, вдруг понял необыкновенно отчетливо - так отчетливо, как в свете утра видел каждую линию совершенного тела своего мраморного воина: он должен прийти спартанцу на помощь даже с риском для собственной жизни. Глядя на занесшего оружие копьеносца, которому розовый свет придал еще больше жизни и убедительной силы, афинянин слушал, как неистово стучит его старое сердце, и улыбался.

- Завтра, - прошептал он.

Завтра Гермодор отчитается в своей работе властям Марафона - но широкой публике статуя будет представлена в Афинах.

Он еще долго стоял, заложив руки за спину, погрузившись в созерцание своей работы, - и художнику казалось, что он, которому уже тяжело ходить на большие расстояния, не то что бить крепкий камень, воспаряет все выше и выше.

На другой день Гермодор намеревался известить об окончании работы архонта*, который предоставил в распоряжение афинского художника рабочие помещения и троих сильных помощников. Но тут неожиданно к нему явился человек от лидийца, хозяина Ликандра.

- Мой хозяин приглашает тебя для разговора, - сказал присланный раб, который держался с афинским скульптором более высокомерно, чем иные свободные граждане.

И мастер понял, что вот он - случай проявить себя и помочь Ликандру. Может быть, последний!

- Хорошо, - сказал Гермодор. У него опять сильно застучало сердце и пересохло во рту, но он выпрямился, никак не показывая своей слабости.

Скульптор расправил складки гиматия, жалея, что рядом нет раба, который мог бы помочь ему в этом. Впрочем, одежда все равно не сделает его представительней в глазах лидийца.

- Я готов. Веди меня, - сказал он посланному.

Гермодору показалось, что этот раб, похожий на грека, но с чересчур смуглой кожей, - снова какая-то помесь, - едва заметно усмехнулся, услышав его слова. Потом, не поклонившись, проводник повернулся и направился вперед. Старый мастер с трудом поспевал за ним.

За эту короткую дорогу, которую потребовалось преодолеть до дома Мидия, афинянин так запыхался, точно долго бежал. Он воспользовался тем временем, которое привратнику потребовалось, чтобы открыть ему и посланному, чтобы прийти в себя.

Гермодор уже догадывался, что Мидий хочет предложить ему - если не потребовать: и отчаянно пытался придумать, как сейчас повести себя с этим влиятельнейшим лидийцем. Придумать быстро не получалось: Гермодор был далеко не так находчив в разрешении житейских трудностей, как талантлив в своей работе.