Мы плыли много дней - я изнывал от зноя и нетерпения. И, наконец, мой перевозчик сказал, что близится Коптос.
Увидев знакомые кубические и пирамидальные дома, правильные искусственные сады пустынного города, я был счастлив. Как будто вернулся в страну детства! Я быстро расплатился с лодочником и, подхватив свою котомку, выпрыгнул на берег.
Дом моего друга я отыскал сам. И там меня ждало сразу несколько потрясений.
Исидор еще не женился, как я опасался, - но когда он вышел ко мне, я сперва принял его за жреца. Он превратился в высокого и привлекательного юношу; но теперь голова его была выбрита, и брови тоже, на лице - никакой краски. И на нем были непривычные синие одежды.
Он очень удивился и обрадовался, узрев меня; бросился ко мне, простерев руки, как бывало… однако тут же возобладала привычка к сдержанности, приобретенная годами.
И я догадывался, что означает синий цвет его платья…
- Ты один? - спросил я. - Где бабушка и твой отец?
Лицо Исидора омрачила глубокая тень.
- Они оба готовятся отплыть на Запад, - ответил молодой египтянин. - Я теперь в трауре по отцу и по матери, брат.
Он положил мне руку на плечо.
- Хорошо, что ты приехал.
========== Глава 13 ==========
Моя бабка Поликсена, - коринфянка благородной крови, бывшая властительница Ионии и наместница Дария, - скончалась за сорок три дня до моего приезда в Коптос. Ее муж, сломленный горем, последовал за нею двадцать дней спустя. Да, разлучиться с такой необыкновенной во всех отношениях супругой, конечно, было особенно тяжело…
Я, помнится, подумал, что и бабушке очень повезло с этим последним мужем - жить с царицей, даже свергнутой, мог бы только мужчина, смирившийся с ее превосходством. Много ли сыщется таких, даже в Египте?
Разумеется, я остался с Исидором, чтобы поддержать его. Хотя я не мог пробыть до конца траура по обоим его родителям: в Египте траур по знатному человеку длится семьдесят дней, пока тело умершего не набальзамируют и не поместят в гробницу. Однако похорон бабушки я мог дождаться, и таков был мой родственный долг - я прощался с госпожой Поликсеной от лица всей своей семьи, которую представлял здесь.
В первый день, когда я разложил вещи, я спросил Исидора, почему он сбрил волосы и брови. Таков египетский траурный обычай?
- Нет, - ответил мой друг. - Я это сделал гораздо раньше, когда получил посвящение.
Так я не ошибся…
- Ты стал жрецом? - воскликнул я. - Какого бога?
- Хнума, - ответил Исидор. - Хнуму поклоняются здесь, на юге, - и этому богу с юности служил мой отец.
Так значит, и Тураи был жрецом!
Как отличалась эта правда от того, что я думал об Исидоре и его семье до сих пор! Мне вдруг показалось, что я лишился единственного друга, - я чувствовал, что жрец не может быть таким другом, как простой человек. Во всяком случае, это невозможно здесь, в Египте.
- Но ведь ты должен был унаследовать дело отца? Стать смотрителем караванных путей, в свой черед? - воскликнул я. - Или ты оказался не готов к этому?..
Исидор покачал головой, и в его чертах на несколько мгновений проступила прежняя надменность одинокого мальчишки-египтянина. И новообретенное высокомерие служителя богов.
- Я прекрасно подготовлен к работе, которую выполнял отец, - ответил он. - Ты сам в этом убедишься. Обязанности жреца я выполняю три месяца в году; но и в это, и в остальное время я могу быть караванным смотрителем. Жрецы Та-Кемет часто бывают чиновниками и писцами.
Я вздохнул и кивнул, не зная, что сказать на это. Только понимал, что беззаботно поболтать, как мы делали раньше, с этим строгим молодым египтянином уже не получится. В нем почти не осталось ничего нашего - ничего, что напоминало бы о том, кем была его мать: кроме свободного владения греческим языком. И теперь, после смерти госпожи Поликсены, Исидор утратит все связи с ее эллинским прошлым!
Но, глядя на Исидора, замкнувшегося в своем скорбном одиночестве, я рассердился на себя за праздные и неподобающие мысли. В знак траура я коротко обрезал волосы, как принято у эллинов, - к четырнадцати годам я отрастил их до плеч, следуя примеру отца, и иногда связывал в хвост, так же, как он. Но теперь я попросил слугу Исидора остричь их, и преподнес свои каштановые пряди молодому хозяину дома.
Исидор принял мою жертву покойной, едва заметно улыбнувшись.
- Я положу твои волосы в саркофаг моей госпожи матери.
Я уже знал, что не смогу сделать это сам, - и, честно говоря, порадовался. Вначале мы с моим другом говорили только о скорбных предметах, приличествующих минуте, и Исидор рассказал мне, что для народа Та-Кемет погребение - величайшее и главнейшее таинство в жизни. Прикасаться к мумии могут только бальзамировщики-парасхиты и жрецы, читающие заклинания для облегчения усопшему пути по загробному царству. Даже Исидору не было бы это позволено, не будь он жрецом низшей ступени…
- Так значит, для вас вся жизнь - это подготовка к смерти? - воскликнул я. До сих пор мне даже не приходило в голову, насколько египтяне в этом отличаются от нас и от других народов.
- Да, именно так, - ответил Исидор.
Он улыбнулся мне с сознанием своего превосходства.
- Каждый день, совершая преклонение перед Хнумом и Осирисом, я говорю себе, что этот день может стать последним. И мое сердце может перевесить перо Маат на последнем суде.*
Меня начал тяготить этот разговор, похоже, приносивший моему старшему другу своеобразное наслаждение, доступное только египтянам. Видя, что мне хочется уйти, Исидор понимающе усмехнулся.
- Люди всех народов думают о смерти, экуеша, но лишь люди Та-Кемет умеют должным образом к ней приготовиться, - сказал он.
Мне очень хотелось поспорить; но, разумеется, сейчас это было бы грубо и неуместно. Однако у Исидора было мало времени на разговоры о божественном - помимо подготовки к похоронам, он разбирал свитки, оставшиеся от отца, готовясь к вступлению в должность: эти папирусы хранились как дома, в семейной библиотеке, так и в коптосском Доме жизни. Кроме этого, мой друг много времени посвящал преклонению. Он и раньше, в детстве, был набожен - а теперь порою погружался в молитву на целый час, раскрыв ковчежец со статуэткой своего бога и воскурив благовония. Когда я подглядывал за ним, - как он сидит на циновке, поджав ноги и простерев руки, - мне казалось, что Исидор, как и другие жрецы Египта, в молитвенном экстазе теряет чувство времени…
Однако, чтобы я не чувствовал себя лишним и не скучал, Исидор предложил мне воспользоваться его библиотекой. Я не был большим охотником до чтения - хотя я всегда любил узнавать новое, я считал, что гораздо лучше извлекать уроки из жизни, общаться с разными людьми и преодолевать препятствия, чем ворошить сухие свитки. У нас дома, к тому же, книг было мало: их собирали только самые богатые люди, и больше для того, чтобы похвалиться перед высокородными гостями.
Но в доме Исидора, от нечего делать и из вежливости, я воспользовался его приглашением. Библиотека у господина Тураи и его жены оказалась очень обширная - целых два стеллажа с круглыми гнездами для папирусов. Молодой слуга Исидора Нахт-Мин, - это был не раб, а свободный человек, как я узнал, - объяснил мне, что каждый из стеллажей делится на три секции. Верхняя была отведена под иероглифические тексты, средняя под иератические и демотические: это два вида египетской скорописи. Ну а внизу были свитки на греческом. Только их я и мог бы разобрать.
Нахт-Мин сообщил, что многие свитки в верхних и нижних секциях повторяют друг друга: это переводы с египетского языка на греческий и наоборот.
Эти папирусы не обманули моих ожиданий - я нашел очень любопытные хроники правления древних фараонов, которые, как я заподозрил, были скопированы в коптосском книгохранилище рукой Тураи или его сына. Еще я нашел трактаты по математике и философии: изложение взглядов Пифагора, Фалеса и Анаксимандра*, с которыми нас уже знакомили на уроках. Но повторять в египетском Коптосе то, что я учил дома в школе, - это было для меня чересчур!
