Но скоро перемены, происходившие со мной, опять отвлекли меня от окружающих событий. Я становился юношей: ко мне начали приходить прекрасные и бесстыдные сны, после которых я вскакивал и, весь в поту, бежал среди ночи во двор к фонтану. Я совал голову под его струи и торопился отстирать пятна на своих простынях, пока их не нашла Корина…
У меня ломался голос - я сознавал, что могу навсегда утратить свой единственный божественный дар. Меня снедало беспокойство, как всех мальчиков моих лет: как и другие, я с небывалой доселе силой возжаждал любви, обладания, возжаждал целого мира. Но стена, которая разделяла меня и моих школьных товарищей, величавших меня “выродком” и “Гефестионом”, теперь только упрочилась.
Я знал, что некоторые из парней, побогаче, уже похаживали к блудницам; а иные образовывали пары друг с другом. Кое-кто из мальчишек принимал ухаживания старших юношей и взрослых мужчин.
Однако у меня не было друзей, которые могли бы меня совратить; и никакое любопытство и плотское томление не заставили бы меня переступить порог продажной женщины.
Высшим примером для меня была чистая жизнь моих родителей. И теперь я начал исподволь мечтать о такой же любви… хотя это было для меня не главным. Я впервые захотел испытать себя по-настоящему - как мужчина.
Когда мне сравнялось четырнадцать лет, мое решение созрело. Я пригласил для разговора отца и мать в общую комнату.
- Я хочу снова отправиться в Египет. А сперва побывать на Крите, - заявил я им.
- Один? - воскликнула матушка.
Я улыбнулся.
- Разумеется, если вы не пожелаете плыть со мной. Но, кажется, об этом не было речи.
Эльпида покачала головой. Отговаривать меня она не стала - однако взглянула на мужа, ожидая его суда.
Никострат смотрел на меня так, точно впервые видел: с удивлением и ожиданием, и даже одобрением.
- А есть ли у тебя деньги на такое путешествие? - спросил он.
- Да, - заявил я с правомерной гордостью. Деньги я копил все эти семь лет, я был бережлив куда более, чем мои сверстники. А когда мы начали получать доход от урожая, часть его, по настоянию матери, стала отходить мне - как старшему сыну и наследнику, в расчете на будущее.
Матушка встала с места.
- Ну что ж, если ты чувствуешь себя готовым… благословляю тебя, милый.
Она со слезами протянула мне руки. Но я опять посмотрел на отца.
Однако Никострат не ответил мне напрямую: он ответил матери на ее немую мольбу.
- Если он вырос, пусть поступает, как ему заблагорассудится.
И опять в лице отца я прочел больше, чем он хотел бы показать. Но я поклонился им обоим со сдержанным достоинством и, не тратя более слов, повернулся и вышел из комнаты.
Позже мама пришла ко мне, и мы пошептались - обсудили, когда мне лучше отплыть. В любом случае, следовало дождаться тепла. Я решил, что отправлюсь в конце весны.
Я начал мечтать об этом, как все путешественники, - томясь счастливыми предчувствиями, которые далеко не всегда сбываются. Я впервые за долгое время вспомнил своего египетского родича и друга… и с удивлением понял, что совсем не скучаю по нему. Я не скучал по тому мальчишке, которым Исидор был и которого я уже значительно обогнал: я жаждал увидеть юношу, которым сын моей бабки должен был стать!
Вполне возможно, что он уже женился или нашел себе невесту. Я знал, что египтяне ценят семейные узы гораздо более, чем греки. Но, так или иначе, эта новая встреча должна была много принести нам обоим.
И вот, наконец, настал день прощания - с родными… и с детством. Я настоял, чтобы меня не провожали до причала: боялся расчувствоваться в неподходящее время.
Во дворе нашего дома, у фонтана и старой гермы, я обнял и поцеловал мать и сестер, полюбовавшись ими. Гармония уже стала красавицей, а сероглазая тихоня Пандиона обещала ею стать. Корина тоже обняла меня и благословила.
Отцу я только поклонился; и он кивнул мне в ответ. Этого между нами было достаточно.
Я вскинул на плечи тяжелую котомку; поправил пояс, набитый деньгами. Посох у меня был новый, тоже из бука - но гораздо тяжелее прежнего. Внутри резного набалдашника в виде совы был устроен добавочный тайник для денег: так придумала Эльпида.
Отец на прощанье вручил мне трехгранный кинжал - без украшений, в скромных черных кожаных ножнах, зато целиком из железа. Разумеется, меча мне не полагалось; но такому подарку я очень обрадовался. Я сумел бы пустить его в ход - и Никострат тоже это знал.
Наконец я надел болтавшуюся у меня на спине большую соломенную шляпу от солнца - как все эллинские путешественники: это помогло мне собраться с духом. Я кивнул всем и, покинув перистиль, вышел через коридор на улицу.
Сбежав по ступенькам, я в последний раз приостановился и обернулся на красные колонны нашего портика.
А потом, сморгнув слезы, пустился в путь. Шагая по улицам Линда, мысленно я уже был далеко впереди: я опять, как мальчишка, предвкушал новые встречи и приключения. Однако я и вообразить не мог, какие встречи это путешествие принесет мне.
* Агела - школа для спартанских мальчиков (первый этап обучения), с 7 до 12 лет.
========== Глава 9 ==========
Я купил себе место в трюме критского корабля - договорившись с триерархом-минойцем заранее, я получил особую деревянную бирку. Теперь я поднялся по мосткам и расплатился с капитаном, которого звали Талассий: невысокий, очень смуглый и живой, как ящерица, он заулыбался, оглядывая мальчика с посохом и в шляпе. Я, будучи дорийцем по отцу и по матери*, уже почти сравнялся ростом с этим критянином.
- Далеко ли держит путь столь смелый муж? - полюбопытствовал он, когда мы оказались в расчете. Конечно, было удивительно, что я плыву без сопровождающих.
- Далеко. Но сначала сделаю остановку у вас на Крите, - хмуро ответил я.
- Ну, тебе в любом случае придется ее сделать, - рассмеялся триерарх, приглядываясь ко мне еще внимательнее. Многие путники брали с собой посохи; но этот остроглазый Талассий, конечно, заметил мою хромоту.
Мать предупреждала меня, что критяне болтливы и, на первый взгляд, легкомысленны - однако при этом большие плуты. Так что я всем своим видом показал, что не желаю продолжать разговор: я отошел на нос судна и, скинув свою котомку и плащ, постелил себе у борта, подальше от гребцов. Усевшись на сложенный плащ, я придвинул свои вещи поближе к себе и, положив палку в ногах, воинственно огляделся.
Однако триерарх уже давно забыл о моем существовании: он покрикивал на матросов, ставивших паруса, и торопил других, заканчивавших погрузку. Наконец корабль снялся с якоря… и вот тогда я вскочил на ноги, жадно впиваясь глазами в очертания берега. Я мог никогда больше его не увидеть!
Древний храм Афины Линдии на акрополе поблескивал белым мрамором и позолотой; розы, давшие имя острову, усыпали холмы… а вон там, за гребнем, осталась оливковая роща, которая временно принадлежала нашему семейству…
Полоска синей воды между мною и берегом все ширилась: я внезапно вспомнил, что нужно принести жертву морскому хозяину, дабы снискать его милость. Но триерарх Талассий уже сделал это за нас всех!
Мысль о критянине, в чьих руках теперь находилась моя судьба, одновременно разозлила меня и придала мне бодрости. Я плюхнулся обратно на горячий палубный настил; потом пошарил в своей котомке и вытащил фляжку с хиосским вином. Мать дала его мне с собой, хотя по возрасту мне полагалось пить только сильно разбавленное, и то - по праздникам.
Но у меня был торжественный день! Сделав пару глотков крепкого сладкого нектара, я немного плеснул за борт - совершил возлияние Посейдону. Потом я убрал все назад и снова затянул завязки сумки.
Я хорошо помнил, что воду нужно беречь, и вино - тоже: может понадобиться для ран. На случай ранения или болезни мама положила мне еще и мешочек с травами и дорогую хиосскую мастику: превосходное лекарство, как наружное, так и внутреннее.
