Ну и в завершение скажем, что газета – это производство. Как на заводе. Есть закон: каждые полгода информация в мире удваивается. Поэтому газеты только успевают ее подавать. Поэтому нужны бодрые штамповщики, а не золотые перья. Что, собственно, и происходит в «Обозе».

А для Андрея, главного нашего героя, первична журналистика слова, а не журналистика факта. Но, как всякий творческий человек, журналист Андрей Ветлугин хочет удивить мир своей писаниной: как артист – новым Гамлетом, музыкант – неимоверным скрипичным пассажем, художник – невиданным пейзажем.

Но творчество в журналистской профессии составляет всего процентов тридцать, остальное – ремесло.

А если взять искусство вообще, то оно лишь на десять процентов состоит из правды, на девяносто – из фантазии. Так что думайте сами, когда будете читать какую-нибудь газету или журнал.

Это был обычный рабочий понедельник, и начался он как обычно. Первым пришел Андрей. Сначала он врубил комп, затем поставил нагреваться чайник, потом переставил окошечки на всех своих многочисленных календарях, потом снял куртку, но не повесил ее в шкаф, а бросил на ничейный стол. Потом заварил пятирублевый пакетик растворимого кофе, просмотрел поступившую электронную почту, затем сайты интересующих его организаций, после скомпоновал новости и выставил в номер. На все про все – минут сорок.

Спустя полчаса появился редакционный водитель с татарским именем Рустам, неслышно подошел сзади:

– Привет. С наступающим праздничком.

– Тебя также, – не оборачиваясь, ответил Андрей.

– Как дела? Творишь? – не унимался водила.

– Не стой за спиной. Вынашиваю замысел. Не мешай. Видишь, компьютер опять виснет. Как он мне надоел, Госспади!

Довольный Рустам отошел в дальний угол, достал свежую «желтуху» и блаженно уселся в кресло под газетным лозунгом, гласящим, что честным быть выгодно. Как потом выяснилось, учредители «Обоза» передрали его у какого-то банка, и спор между ними до сих пор не решен.

В сидячей позе водитель напоминал кастрированного кота, который ел за четверых и спал даже тогда, когда его глаза были открыты.

Ну а затем, глухо стуча пластмассовыми контейнерами с обедом, пришла Мазуркевич. Потом, громко дыша от одышки и матеря все на свете, появился в своем неизменном спортивном костюме Гридасов. А потом подтянулись и все другие журналисты, включая редактора.

Утром каждого рабочего понедельника главный редактор проводил так называемую летучку: то есть все собирались и обсуждали вышедший накануне номер. Обсуждение заключалось в том, что каждый по очереди называл те статьи, которые ему понравились. Или не понравились. Единственным, кто отмалчивался, был опять Ветлугин. Всегда он произносил одну и ту же фразу, его даже можно было не спрашивать: «Газета как газета. Ничего особенного».

Заканчивал сборище редактор. Сегодня он был свежевыбрит. Его лысый череп слабо отражал утренний свет, словно матовое зеркало. Правда, побрили его не очень гладко. Словно кровожадные индейцы сняли с него скальп тупым томагавком.

Катаев подводил итоги, называл трудности, перечислял ошибки, с которыми столкнулись он, корректор и верстак. Ругал журналюг, если те сдавали материалы не в среду и даже не в четверг, а в пятницу или вовремя не просмотрели верстку, не придумали подписи к своим фоткам… Ну и так далее. Кто журналист, тот поймет.

Молчавший всю летучку Леопольд задал вопрос:

– Михаил Иванович, а почему у меня статью сняли?

– Потому что написал не то, – ответил Катаев, – ты сам-то читал?

– Я хотел как лучше.

– Не надо как лучше. Надо как надо. Факты нужны, а не твои рассуждения, кстати, не имеющие ничего общего с действительностью. Понимаешь, Валентин, журналист – это звучит гордо. Ты должен сеять разумное, доброе, вечное. А ты – глупое, злое, скоропортящееся. Я не хочу за тебя краснеть перед учредителем. Да, я тебе давал задание взять интервью у директора нашей «управляйки». Взял?

– Нет. Указаний ждал.

– А ты, когда в сортир идешь по малой нужде, ширинку сам расстегиваешь или указаний ждешь?

Некоторое время стояла тишина. Каждый делал вид, что занят собственными мыслями, одновременно жалея Леопольда и сочувствуя ему. А тот сидел угрюмый и злой и тупо смотрел, как он любил это делать в моменты тягостных раздумий, в пустой черный экран компьютерного монитора.

Самое интересное, что Валентин Гридасов всегда стлался перед начальником персидским ковром, старался не перечить, но в последнее время вдруг осмелел. Прижало, наверное.

И дальше – как в том анекдоте: сначала шумиха, потом неразбериха, потом поиски виновных, затем наказание невиновных и, наконец, награждение непричастных.

Да, самые одаренные бездарности на этой планете – это журналисты из «Обоза», потому как нет ничего слаще, чем тупо и бездарно тратить свою жизнь на такие вот посиделки.

– И последнее, что хочу сказать. Ко всем относится. Нельзя в одном номере писать по три-четыре материала, – при этом редактор зло посмотрел на Соловьеву. – Качество страдает. Не может журналист одинаково хорошо писать все свои материалы. Если, конечно, они не написаны заблаговременно. Ясно? Если не хватает журналистов в редакции, я буду привлекать со стороны. И еще. Тут вот некоторые говорят, что в газете много «кирпичей». Что хочу сказать? Маленькие статьи – признак мелкотемья. Они подходят для стенгазеты или какой-нибудь заводской многотиражки типа «Вилы – в бок» или «Станок». А мы – издание серьезное. Большие статьи – это аналитика. Это мнение журналиста. И в конечном итоге – это позиция газеты. И попрошу это запомнить.

– Я… – начала было оправдываться Светлана Ивановна, в чей огород и был брошен тот самый «кирпич».

Но Катаев ее остановил:

– Я знаю ваше мнение, меня оно не очень интересует, поэтому займитесь своими делами.

Об их контрах в редакции всем хорошо было известно. Редактор даже несколько раз после ее вмешательства в газетные дела писал заявление об уходе, но всякий раз шеф его возвращал на место. Один раз даже Катаев несколько дней не выходил на службу, все подумали, что он запил, но все обошлось. Как выяснилось позже, он занимался какой-то писательской шабашкой.

«Кирпичами» на журналистском языке называются большие, на всю полосу, статьи. Все знали, что Карга была сторонником именно мелких статеек, и когда она в отсутствие Катаева проводила летучки, то указывала именно на это и безжалостно резала большие материалы. Ее понять можно, все-таки она как генеральный директор экономила (только почему-то не на себе) редакционные деньги: «кирпич» стоит дороже, чем материал на половину или треть полосы, хотя работы столько же, а зарплата журналиста, как мы уже отметили, зависит не только от количества материалов, но и от объема каждого из них.

– Ну все. Рассосались по местам. Жалобы и предложения мне в письменном виде по телефону, – весело сказал, заканчивая «оперу», главнюк.

Он был такой же шутник и распиздяй, как и все остальные члены редакции.

– Всё. Все свободны.

– А вас, Штирлиц, попрошу остаться, – пробурчал себе под нос Ветлугин.

– Что ты там сказал?

– Отрубить щупальца пентагоновским ястребам. Вот задача мирового пролетариата.

– С тобой, Ветлугин, совершенно невозможно серьезно разговаривать. Все смехуечки да пиздыхаханьки.

Еще одним знаменательным днем, требовавшим присутствия всех членов редакции, был четверг, иногда пятница – день сдачи газеты в печать. Редактор строго следил за тем, чтобы все журналисты присутствовали при ней. В этот день все писаки работали как в коммунистический субботник, плакатно названный днем наивысшей производительности труда. То есть это когда приходится ишачить за себя и за того парня.

Что касается Ветлугина, то он и без того работал, строго следуя этому лозунгу: все материалы он сдавал раньше других. В четверг он нетерпеливо ждал, когда ему принесут распечатки, чтобы просмотреть их, исправить ошибки, если есть, придумать подписи к фотографиям и сорваться к друзьям, чтобы поиграть в карты и попить водки.