– Приходи в себя, – говорит ведьма, – ты же тут пропадёшь один в лесу. Пошли ко мне, будем пить успокоительные. Что с тобой приключилось, мальчик, что у тебя такое горе? Им на весь лес пахнет, право слово.

Слышал, что ведьмы чуют чужие чувства, но до конца не верил, а зря.

– Пойдём, – ведьма протягивает мне руку.

Призрака рядом не видно. Зато я наконец могу подняться.

Кажется, меня только что спасли?..

Листья граморника, которые я показываю ведьме в ответ на вопрос, что и почему я сегодня уже принимал, она равнодушно выкидывает.

– Твой ученичок наверняка хотел поднять тебе тонус. Это плохая затея. Тонус, поднятый с утра, падает к вечеру, а на следующее утро без помощи снадобий не восстанавливается. Если хочешь помочь своему телу самому настроиться – вот, начни с плодов граморника, а не с листьев. Конечно, настойка на листьях граморника будет очень нужна тяжелобольному, который сам не восстановится, но и его лучше потом на плоды пересаживать, тем более что организм легко воспринимает такой переход. Тебя что, этому совсем не научили?..

– Честно? – смущаюсь. – Учителя волновало только то, чтобы я был хорошим оккультистом. По аптечному делу он просто давал мне книжки.

– Могу его понять, – хмыкает моя собеседница. – Слишком много аптекарей по его душу… Давно он умер?

– Ты его знала, – я в этом уверен.

– Ещё как, – вздыхает ведьма. – Так давно?

– Пару лет назад.

– Сердце?

– Сердце.

Мы молча идём по лесной тропинке. Я жую плод граморника – вернее, грызу, он больше похож на жёлудь. И правда, в голове проясняется.

– Он всегда был сложным человеком. Повернулся на своём оккультизме – и точка. Никакого дара, никаких способностей. А ведь хорошим аптекарем был. Но и с аптекой тоже – каша та ещё получилась. «Всё надо делать так, чтобы люди никогда не заподоздрили в колдовстве!..» – Она так эффектно передразнила моего учителя, что меня передёрнуло. – А потом, стоит что-то сделать не так, – уходи, работай в другом месте, не ломай мне мою работу…

Смотрю на неё внимательно. Женой его ведьма быть не могла – слишком уж молода, да и с чего бы он врал тогда, что жена умерла ещё в юности? Хотя… выставить жену из дома и сказать всем, что умерла… Но возраст, возраст. Она правда ненамного старше меня. Не настолько, чтобы, когда я был ребёнком, он её уже выставил и всем рассказывал, что умерла давным-давно…

– Тебя как зовут?

– Свенья, – она беспомощно улыбается, и я понимаю: и вправду совсем ненамного старше меня. – Свенья, не свинья. Ударение на первый слог. У твоего учителя вечно было дурацкое чувство юмора…

– Ну да, – вспоминаю, – «моя дочь бросила аптекарство и уехала, мне нужен новый ученик». И оккультизмом ты, конечно же, не занималась.

– С чего бы? – ведьма пожимает плечами. – У меня нет таланта. Это обычно передаётся по наследству – а у нас в роду совсем не было оккультистов. То, что отец этим внезапно увлёкся, и для него самого было сюрпризом. Хотя… он так хотел воскресить маму…

Этой истории я не знал.

Меня совершенно не удивляет, что именно Свенья привела меня в чувство, когда я валялся под деревом. Берониан, который ведёт меня, – пусть сейчас его и не видно, – друг моего учителя. Он не просто так перенёс бы нас именно на ту опушку Заболоченного леса, вблизи которой нас легко отыщет дочь его друга… Удивляет меня то, что учитель и вправду держал от меня свою историю в секрете.

Свенья останавливается возле раскидистого бревна – дерево повалило грозой.

– Давай присядем, поговорим. Дома шумно, дома не сосредоточишься, а тебе очень, ну очень ведь хочется узнать побольше о своём учителе. Да и обо мне, наверное, тоже. Да, пожалуй, – с улыбкой признаётся, – и я хочу твою историю узнать.

Интересно, кто у неё шумит дома? Детей у ведьм обычно не бывает – разве только соблазнит какого-нибудь мародёра… Ведьм в Заболоченном лесу, говорят, хватает: лес огромный, и выжить в нём можно только обладая специальными знаниями. Церкви округи давно пошли бы в рейд на ведьм и нечисть, да только победишь тут всех ведьм и всю нечисть, когда у церковников – ну, отец Карл исключение, – обычно способностей никаких нет. А ведьмам, при всём при этом, в лесу с нечистью жить благостно: изловишь то или иное чудо-юдо, наберёшься от него энергии, заваришь зелье помощнее – и как бы всё, и ура. В этом плане, с одной стороны, очень странно, что ведьмы, истребляющие нечисть, осуждаются церковью. А с другой – всё понятно: ведь если нечисти кругом нет, ведьма для своей работы её создаёт. А созданная нечисть обязательно должна, скажем так, и сама поработать, прежде чем ведьма её истребит… Потому, пожалуй, колдуний, которые живут в такой местности, как тот же Заболоченный лес, церковники и не трогают, а городских – сжигают. С чего я взял вообще, что отец Карл – исключение? Может, все священники на самом деле хотя бы теорией, да балуются?

Я вообще много чего за последнее время откуда-то «брал». Отец Карл не может быть магом, он же священник. Эжен Корибельский не может нарушить слово, он же аристократ. Мериана не может меня бросить, она же меня любит… Пожалуй, стоит слегка пересмотреть своё отношение к жизни и к людям. Не все священники бегут от магии, не все аристократы держат слово, не все невесты любят своих женихов… Повторять я это могу, как заклинание, да вот только не факт, что оно подействует.

Как бы там ни было, мы со Свеньей сидим на бревне, и она гладит мою правую ладонь – успокаивающе гладит, и я совершенно не сомневаюсь, что это очередная ведьминская практика по успокоению без зелий. Ну, лишь бы не по упокоению.

– Папа женился поздно, – рассказывает ведьма, – когда отверг уже едва ли не всех невест города. Сын аптекаря, он унаследовал аптеку довольно рано: в нашем роду часто умирают нестарыми ещё, от сердца. Жил со своей мамой, любил её и только её, и понимал, что девушки, которые хотят за него замуж, обычно хотят устаканенной жизни. Тогда как раз прошла по стране война – не жестоко опустошающая, как часто бывает, но не самая, скажем так, весёлая и добрая. А у аптекаря работа всегда найдётся, даже когда урон, нанесённый где врагами, а где и своими войсками, считающими, что в стране, особенно в провинции, все им должны, убирается, так сказать, исключительно доброй волей. Чтобы вернуть всё, как было до войны, пришлось очень постараться. И дочери отцов и матерей, с утра до ночи ставящие наш город обратно на сваи, очень хотели стать жёнами, например, аптекарей – чтобы всегда были деньги и чтобы никто не ругал, что ничего не делаешь. Аптекарь – он же всегда занят. Он не может пойти ремонтировать церковь – он снадобья готовит, без которых мы все долго не проживём!.. А жена ему, наверняка, просто помогает в это время…

И тут приехала мама. Не папина, конечно же, а моя. Племянница аристократа, Жанна Корибельская… – Меня передёргивает. Кругом Корибельские. – Её двоюродный брат, я слышала от мародёров, высоко поднялся, мэром стал… – Значит, Эжен Корибельский – троюродный брат Свеньи. Ладно, не такое серьёзное родство. – У мамы деньги были – она столичная девочка, столицы война почти не коснулась. Потому папа её особо в денежном плане и не интересовал. Она приехала погостить, на всё кругом смотрела с брезгливостью, всех кругом считала деревенщиной… Да и вообще, не могла понять, зачем её дядюшка с семьёй живёт в нашем городе, когда мог бы давно переехать в столицу.

Мама болела перед этим – тяжело болела. Знахари посоветовали отправить девушку на лето на свежий воздух, подальше от столичной пыли. Вот родители её и схватились за возможность сослать дочь к дядюшке. То, что недавно была война и живут все не пойми как, мало кого интересовало – зато какой воздух, какая природа!..

Воздух ли, природа ли, но слабость, особенно по вечерам, у юной Жанны случалась. Тогда и пригласили Корибельские аптекаря, в очередной раз, когда племянница слегла с головной болью, – авось подскажет чего-то, принесёт зелье. Папа, совершенно по своей воле, взялся её постоянно навещать, без оплаты – просто чтобы узнать, как прекрасная Жанна поживает и себя чувствует. Так, неделя за неделей, выяснилось, что мама ждёт ребёнка.