Хотя Драко смог удержать лицо, слова Блейза словно ножом прошлись по его сердцу. Он почувствовал приступ тошноты, когда его накрыла сокрушительная волна сожаления.

— Мы увидимся вновь, — оспорил он, но сомнение явно слышалось в его голосе. — Увидимся.

Блейз вздохнул и, прищурившись, посмотрел на Малфоя.

— Ради твоего же блага, я надеюсь, что ты прав.

До Дня Святого Валентина оставалось недолго; шли восьмые сутки без Драко. Гермиона вернулась в спальню, держа в руках стопку книг, окружаемая компанией теней. Изнурительное трехчасовое занятие по защитным заклинаниям с Грозным Глазом вымотало ее до основания. Сегодня только успело превратиться в завтра, полночь стала ее любимым временем, которое она посвящала работе. Все отправлялись спать и оставляли ее в покое как минимум на восемь часов; единственный, кто мог ее потревожить — Живоглот, который заползал к ней на колени в поисках внимания. В это время она могла думать о Драко и не чувствовать вины, или переживать, что Люпин и Тонкс могут заметить одинокую слезу или дрожание нижней губы.

Она обнаружила, что грезит о коньках и сидении на широком подоконнике, когда собралась упорядочить вещи и спуститься на кухню за дозой кофеина, но услышала слабый стук в оконное стекло. Как только Гермиона заметила, как лунный свет отражается от белоснежного оперения, сразу же вскочила из кресла и бросилась к окну, поспешно открывая защелку. Хедвиг бросила письмо в руки Гермионы и быстро улетела прочь. Дрожащими пальцами она разорвала конверт и прочитала семь слов, написанных неразборчивым почерком Гарри. Прочитала раз, другой, третий, лишь бы убедиться, что ничего не упустила.

Ангел на площади. Во время твоего рождения.

Она точно знала, куда ей следует отправиться.

====== Глава 28. Ангел ======

Часть 1. Ангел

Саундтрек:

Keith Caputo — Got Monsters

Brandon Flowers — The Floor

Christina Perri — Backwards

***

Вопреки распространенному мнению знаменитый памятник, возвышающийся на площади Пикадилли, — это не статуя греческого бога Эроса.

Когда Гермиона наткнулась на старый викторианский текст в библиотеке Лондона с отсылкой на изваяние, но под другим именем, естественно, почувствовала заинтересованность, поэтому во время летних каникул перед четвертым годом обучения поручила себе провести небольшое исследование. Она выяснила, что изначально это была статуя брата Эроса по имени Антерос, однако спустя какое-то время ее переименовали в «Ангела христианского милосердия», а после снова в Антероса. Несмотря ни на что, почти каждый туристический гид, уличный указатель или лондонец — будь он кокни или же кто-либо другой — по-прежнему называл ее «Статуей Эроса».

После возвращения в Хогвартс она рассказала Гарри и Рону о добытых сведениях, которые оставили их предсказуемо равнодушными; Гермиона ругала мальчишек каждый раз, когда те называли памятник неверным именем, и в итоге им надоели лекции о важности осознания истинного названия. По какой-то причине Рону было немного трудно выговаривать имя Антероса — он продолжал коверкать его, называя Антроссом, что только сильнее раздражало Гермиону.

В итоге они нашли компромисс — стали называть его «Ангелом христианского милосердия», ведь именно так он когда-то звался. А позже и вовсе сократили имя до «Ангела».

Ангел на площади.

Гермиона родилась в половине пятого утра. Она была удивлена, что Гарри и Рон запомнили эту деталь, но, возможно, они действительно слушали ее, невзирая на постоянные закатывания глаз и пустые выражения на лицах.

Ей нужно было больше доверять друзьям. Место встречи было завуалировано в известной только им троим шутке, и площадь Пикадилли будет достаточно заполнена лондонской суетой даже в такой час, чтобы ребятам остаться незамеченными, но в то же время не потеряться в толпе.

Собрав пожитки в зачарованную сумку, в том числе все сделанные записи и просмотренные за последнюю неделю книги, и те, что еще не успела прочесть, она тихо попрощалась с Живоглотом, наказав ему вести себя хорошо в ее отсутствие. Едва пробило полночь, она спустилась на кухню и в нетерпеливом ожидании просидела там пару часов, барабаня пальцами по обеденному столу, беспокойно проверяя время.

Стрелки словно замедлили свой ход.

Около четырех она принялась писать записку Тонкс и Люпину, в которой извинялась за свой уход и обещала сохранять осторожность. После на всякий случай наколдовала себе светлые волосы — лишь на пару тонов темнее, чем у Драко — и плотно замоталась шарфом, скрыв половину лица.

Бросив последний взгляд на часы, которые показывали десять минут пятого, она глубоко вдохнула, чтобы немного успокоить нервозность, и покинула дом. Она шла по покрытой росой траве, пока не ощутила изменение в воздухе, говорившее о пересечении защитного барьера, и аппарировала.

Сон неумолимо ускользал от него.

За последнюю неделю случилось слишком много откровений. Складывалось ощущение, словно его тело и мозг все еще пытались принять разлуку с Гермионой и были слишком травмированы, чтобы приспособиться к новой обстановке и людям. Возможно, он просто отрицал новую реальность без Грейнджер.

Он не знал. Это не имело значения.

Малфой пассивно наблюдал за жизнью своих одноклассников и тетки, ведь больше нечем было себя занять. Драко узнал, что этот дом был лишь убежищем, дом же Андромеды находился в ином месте. Она часто возвращалась туда, как правило, вместе с Буллстроуд, с которой имела довольно хорошие отношения.

Девис и Блетчли, потерянные в собственном мире, всегда тенью следовали друг за другом. Иногда они покидали спальни, чтобы перекусить. Трейси была более ласковой в своей привязанности, но не до такой степени, чтобы спровоцировать Драко на остроты. Блетчли никогда не осекал ее, но постоянно находился в состоянии напряженной защиты, которая очевидно показывала силу его ответных чувств.

Тео — совсем иная история. Поначалу Драко был обеспокоен, что оказался единственным, у кого возникли проблемы с принятием этой странной ситуации, однако Нотт находился с ним в одной лодке. В то время как другие довольно быстро адаптировались к новым обстоятельствам, у Тео, как заметил Блейз, случались и хорошие, и плохие дни. Не менее четырех раз Малфой слышал, как Нотт бормотал что-то уничижительное о магглах и магглорожденных, и не мог решить, что испытывает — неловкость или облегчение.

Он больше не мог произносить слово «грязнокровка», но слышать это от других казалось ему пугающе знакомым, и в этом был такой необходимый намек на ответ. Он по-прежнему сомневался. Он все еще не решил.

Два дня назад их навестил Тед Тонкс, именно тогда Малфой стал свидетелем одного из хороших дней Тео. Драко намеренно сохранял дистанцию, но смог заметить непринужденность и приветливость мужа тетки, что трудно было не полюбить. Все отвращение исчезло с лица Тео. Они играли в магические шахматы, словно это было самым обычным делом в мире.

Никто больше не донимал Малфоя вопросами, и у него создалось впечатление, что к этому имеет отношение Блейз. Драко видел, что тот обладает негласным контролем над всей группой; тот рассеянно изучал все и всех безразличным взглядом, но дело принимало иной оборот, когда рядом появлялась Лавгуд. Драко все еще пытался по-настоящему понять их странные отношения, но у него вряд ли было право судить, учитывая привязанность к Грейнджер.

Блейза и Луну окутывала аура некой спокойной любви, которую замечаешь, лишь внимательно наблюдая: она выражалась в неспешных прикосновениях и тайных улыбках. По вечерам пара тихо исчезала. Когда Лавгуд отсутствовала, взгляд Забини становился рассеянным; он превращался в человека, который не знал, вернется ли его любимая домой.

Драко был хорошо знаком этот взгляд, поскольку он преследовал его в зеркале каждое утро.

Блейз и Луна, Андромеда и Тед — он был окружен дразнящими напоминаниями о собственной необычной привязанности к Гермионе; но для них это казалось таким естественным. Словно дыхание.