— Годрик, как больно, — произнесла она в пустоту, крепче обнимая себя руками, — как же больно.

В сознании всплыли слова Аннабель Сноублум: «Это похоже на смерть, только хуже».

Она замерла на месте еще на несколько секунд, после начала раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь восстановить трезвость мыслей; на задержку не было времени. Отголоски сражения в Хогвартсе нарушили ритм дождя, Гермиона нехотя открыла глаза, посмотрела в сторону школы. И тогда она вспомнила: здесь нельзя оставаться; отругала себя за то, что позволила сердечной боли отвлечь себя.

Глубоко вдохнув, Грейнджер сжала зубы и заставила себя собраться. Подняла руки и резко смахнула предательские слезы, вот только все лицо покрывали капли дождя, поэтому она не могла отделить одни от других. Раздраженный стон сорвался с губ, когда она обнаружила всю тщетность попытки.

Промокшая до нитки, она старалась не обращать внимания на тошноту и головокружение; сделав еще несколько глубоких вдохов, Гермиона неуверенно поднялась на ноги. Бросив последний взгляд на уже пустое место, она сжала кулаки, решительно развернулась и побежала прочь.

Движения были неуклюжими; она едва замечала царапающие колючки чертополоха, когда пробиралась сквозь лес. Она надеялась, что движется в верном направлении. Чувствовала себя потерянной, дождь застилал взгляд, но она слепо брела по хлюпающей грязи, высматривая красный камень.

— Живоглот, — позвала Грейнджер хриплым голосом, стараясь быть как можно тише. — Глотик.

Где-то слева раздалось тихое мяуканье, и она свернула в направлении звука, не замечая колючую ежевику и ядовитый плющ, поскольку рядом с Запретным лесом послышалась суета и какие-то нечеловеческие звуки. Может, обитающие здесь магические существа почуяли атаку и запаниковали, или же сквозь заросли пробирались Пожиратели и сейчас практически дышали ей в затылок.

Собрав остатки силы, она с болезненным рыком бросилась вперед, крепко сжимая волшебную палочку. Она прорвалась сквозь плотную стену ветвей и облегченно вздохнула, когда с взволнованным шипением к ней подскочил Живоглот, который внимательным взглядом изучал все вокруг.

— Все… все в порядке, Глотик, — она готова была поклясться, что кот высматривал Малфоя. — Он ушел. Давай, малыш. Нам пора.

Взяв Живоглота на руки, она направилась к камню под раскидистым дубом и почувствовала, как воздух буквально трещал от магии. Она крепче обняла кота и приготовилась аппарировать.

Бросив прощальный взгляд в сторону Хогвартса и мысленно помолившись о безопасности Драко, она оставила их расколотое пристанище позади.

Драко приземлился, потеряв равновесие.

Упав на колени, он выставил вперед локти, чтобы уберечь лицо от падения в грязь, зажимая в кулаках траву. Его спина напряглась, когда он безуспешно боролся со спазмами в желудке. Уже в следующее мгновение его стошнило, опаляя горло желчью.

Сплюнув, он сделал тяжелый вдох, слезящимися глазами осмотрел незнакомую территорию и заметил, как капли пота, дождя или возможных слез падают ему на ладони. Ярость и сожаление кипели в венах, заставляя чувствовать себя способным на любое разрушение; подобно яду чувства разъедали его нервы и мышцы.

— Твою ж мать, Грейнджер! — прошипел он в пустоту, кулаком ударяя о землю. — Блять. — И снова. — Блять. — И еще раз. Пока костяшки на руке не покрылись кровью и не начали гореть. — Черт, Гермиона!

Его голос сорвался, и крик застрял где-то в горле. Слишком зол. Слишком встревожен. Слишком потерян. Он поднял голову и просканировал окружение, но взгляд был затуманен, поэтому Малфой едва мог рассмотреть хоть что-нибудь на расстоянии пары метров. Все, что он различил — ковер из травы и рассветное небо, окрашенное в цвет индиго.

Здесь не было никакой бури, только сильный ветер, который царапал его влажную кожу, все еще пахнущую шотландским дождем и мылом Гермионы.

Он был здесь чужаком.

Его разум начал неумолимо проигрывать произошедшее минуту назад, что вызвало пульсацию в висках. Он вспомнил взмах палочки Грейнджер, когда она бросила в него Петрификус, и тугой узел страха, сковавший изнутри. Он вспомнил, как она прижалась к его неподвижному телу, ее лицо было переполнено эмоциями, а произнесенные ею горькие слова отражались от его лица.

Она поцеловала его; он так сильно боролся с заклинанием, лишь бы суметь ответить ей, что кости готовы были потрескаться внутри плоти. Петрификус не был восприимчив ни к упорству, ни к отчаянию; Драко знал, что Гермиона поцеловала его, ощущая безжизненность губ, и ненавидел это.

А после…

Я люблю тебя…

Он напрягся. Он не знал, что делать с этими словами; три слова, которые застряли в его сознании, которые... согревали его. Такие успокаивающие, и в то же время вносящие столько хаоса. Они меняли все и ничего, потому что она все-таки отослала его. Одного.

Драко был обеспокоен состоянием своего рассудка, когда его только изолировали в ее комнатах; нынешняя же реальность оказалась намного хуже — словно Круцио для психики.

Часть Малфоя хотела разыскать Гермиону и сказать, что он не нуждался в ее любви, что он не заслуживал ее, что она совсем сдурела, раз желала его в своей жизни. Ведь он был подобен уродливому красному пятну на белых одеждах. Осколку стекла, врезавшемуся в вену. Он был недостоин ее. Теперь он знал это. Возможно, всегда знал.

Другая его часть хотела найти ее и залечить все раны, может, снова позабыть о гордости и отдать все, что она попросит. Потому что он нуждался в ней, но не в наивном романтичном смысле, от которого тянуло блевать, а в болезненном, выворачивающем наизнанку, сводящем с ума и терзающем душу. Он сказал об этом раз, повторит и второй. Внезапно гордость оказалась не настолько уместна по сравнению с гребаной агонией, что роилась меж его ребер.

Может, он даже любил...

Он не знал; все, что сейчас бежало по венам, было чуждо ему. Окрестить чувства каким-то заезженным словом, что так часто было небрежно брошено между малознакомыми людьми, казалось недостаточным для того, что поставило его на колени. Происходящее напоминало ему о странном свойстве огня, когда пламя становится настолько жарким, что ощущается как лед, или же лед бывает так холоден, что обжигает. Парадокс природы.

Если это была любовь, тогда она ощущалась подобно безумию. Подобно пытке. Или блаженству. Все за раз.

Он просто хотел вернуться, чтобы сделать... хоть что-нибудь. Чтобы их сердца, как и прежде, бились в унисон.

Палочка. Она вернула его палочку.

Он поспешно засунул руку в карман и схватился за древко, чувствуя на кончиках пальцев утешительное потрескивание давно отсутствующей магии. На мгновение замерев, он попытался успокоить мысли и аппарировать, когда почувствовал чью-то руку на плече и замер.

— Защитные чары не позволят тебе вернуться, — произнес мягкий женский голос. — Вдобавок, ее там уже нет.

Драко развернулся и вскочил на ноги, едва не потеряв равновесие; сморгнул соленые слезы. Нахмурился от недоверия и шока, когда понял, кто потревожил его. Он узнал ее только из-за случайной встречи в Косом переулке и порванной колдографии, которую нашел в сумке матери, когда рылся в поисках лишнего галлеона для шоколадной лягушки. Да и черты лица трудно было не узнать: аристократичные линии, столь схожие с Беллатрисой, но более деликатные и не охваченные угрожающей резкостью, что всегда заставляла его чувствовать дискомфорт.

— Ты? — прошипел он, слишком вымотанный, чтобы вложить в голос хоть немного угрозы. — Меня отправили к тебе?

— Да, — ответила Андромеда, ощущая явное неудобство и не сводя глаз с палочки Драко. — У МакГонагалл…

— …извращенное чувство юмора, — закончил он. — Мне не нужна твоя помощь.

Она выгнула бровь и медленно произнесла:

— Ты недооцениваешь ужасное положение вещей, Драко. Поверь, когда я говорю, что тебе нужна моя помощь.

— Нахрена тебе вообще мне помогать? — спросил он, сощурившись.