— Да простит меня Мерлин за этот недостаток, — ответила она, позволив ему катить себя по льду. — У всех есть свои слабые стороны.

Услышав ее слова, Драко вздрогнул, но быстро сумел взять себя в руки, тем не менее, продолжая обдумывать услышанное. Глубоко в душе он почти ожидал, что ее воздействие на него исчезнет, как только он выберется из изоляции дортуара; но наблюдая за ней теперь — с крупицами снега, пойманными в ловушку спутанных волос, расцветшим на щеках румянцем, способную доверять ему так, словно это было самой простой на свете вещью, — он начинал понимать, что Грейнджер была такой же обольстительной, как и в их комнате.

Он ожидал, что в нем проснутся старые привычки.

Что вернутся прежние убеждения.

Что будет снова ее ненавидеть.

Но…

Каким-то образом она стала его слабостью.

— Думаю, я поняла, — сосредоточенно произнесла Гермиона. — Отпусти одну мою руку…

— Прости меня, — слова сами вырвались из Драко. Удерживая ее за плечи, он увидел в глазах Грейнджер потрясение, и его дыхание сбилось; он сопротивлялся не покидавшему его желанию поцеловать Гермиону, потому что ожидал ответа. — Прости, — тихо повторил он.

За все, что я уже сделал, за всю боль, что неизбежно принесу тебе в будущем.

Можно было обвинить во всем предрождественскую кутерьму, которая, по-видимому, сильно воздействовала на ничего не подозревающих людей, или принятие Малфоем того факта, что его очарование ею существует и вне стен их дортуара, или даже его желание отблагодарить ее за напоминание о том, каково это — ощущать ветер, ласкающий кожу; Драко нуждался в этом единственном моменте искренности, пока они еще не вернулись в замок. Она единственная в его мрачном существовании была чем-то чистым и добрым, и он хотел насладиться ею, пока сам же или реалии войны не уничтожили этот островок покоя.

— Думаю, я простила тебя еще несколько недель назад, — ответила она с грустной улыбкой, дотянулась до его губ и скрепила свое обещание поцелуем. Когда она прервала поцелуй и прислонилась своим лбом к его, то почувствовала бегущие по щекам слезы. Она так и не открыла глаза, в надежде хоть немного скрыть истинную силу своих чувств. — С Рождеством, Драко.

О, этот идеальный день.

Благодаря тебе я забылся,

Мне показалось, что я не был собой —

Я был кем-то хорошим. [1]

[1] — автор использует слова из песни Лу Рида «Идеальный день» (Lou Reed «Perfect Day»), так как считает, что они идеально сочетаются с мыслями Драко — http://www.youtube.com/watch?v=QYEC4TZsy-Y

====== Глава 19. Cерый ======

Тяжелое дыхание, ласкающее кожу между лопаток, пробудило Гермиону и заставило окончательно стряхнуть тень блаженной дремы.

Она лежала, глядя в никуда, пытаясь разобраться с затуманенными сном мыслями; онемела, когда поняла, что значит дыхание за спиной. Грейнджер осторожно развернулась и увидела спящего рядом Драко; проследила за изгибом его руки, лениво переброшенной через ее талию.

Он остался. Он остался с ней до самого утра.

Гермиона улыбнулась самой себе и легко погладила кончиками пальцев его ладонь. Взглянула на часы и увидела, что они проспали почти до одиннадцати. Она даже не могла припомнить, когда ей в последний раз удавалось понежиться в постели до такого времени, несмотря на бессонницу, которая брала свое; тот факт, что он был рядом, подарил ей позабытое ощущение умиротворенности.

Она откинулась на измятые простыни и залюбовалась расслабленным лицом Малфоя: такое прекрасное, когда он потерян во снах и не обращает внимания на реальность. Возможно, это было эгоистично и немного неразумно, но она почти позволила безысходности войны уйти на задний план своих мыслей, пока смаковала эфемерность этого момента.

Он пошевелился, крепче сжимая ее в своих объятиях; у Гермионы сбилось дыхание. Она не желала его пробуждения, не сейчас. Одному Мерлину известно, позволит ли Драко еще раз проснуться утром в одной постели, поэтому она хотела запомнить, каково это... ощущать, словно все происходящее между ними — реальное...

Настоящее...

Она понимала, что все было временным; рождественские праздники обладали дурной привычкой вводить людей в заблуждение и зарождать в них непозволительный оптимизм. И сейчас она чувствовала тепло и близость... счастья. Все благодаря тому, что тот, кто должен был бы являться врагом, находился рядом. Она вспомнила их вчерашнюю прогулку и улыбнулась.

Прости меня...

Детали не имели значения, как не имели значения и причины, побудившие его попросить прощение, но, Годрик, его слова стали для нее шоком. Прекрасной неожиданностью. Они стали ее рождественским подарком; маленькая жертва его гордости и эго ради ее доброты.

Он действительно изменился за последние три месяца.

Теперь это стало очевидным — неуверенная ложь и предрассудки, которые никогда не давали о себе забыть; теперь он начал думать собственной головой, составлять свои суждения. Все, что было в ее власти, — дать ему веру и надежду на то, что, в конечном счете, он увидит в этом смысл; помочь понять, что чистота крови не имеет никакого значения, так же как цвет волос или оттенок кожи. Это был до боли медленный процесс, и едва ли можно сказать, что они находились в начале пути; Дамблдор всегда считал душу Малфоя достойной спасения, теперь она понимала причины.

И ей нравился Драко... Годрик, помоги, он ей очень нравился.

— У тебя такая привычка — наблюдать за спящими людьми, Грейнджер? — произнес он охрипшим ото сна голосом и медленно открыл глаза, бросив на нее взволнованный взгляд.

— Ненавижу, когда ты так делаешь, — пробормотала она со смущенным румянцем и нахмурилась, когда он выпустил ее из объятий.

— Твою мать, — ухмыльнулся он, опираясь подбородком о локоть и склоняясь над ней, — здесь чертовски холодно.

— Неужто подобный уровень профанации так необходим в столь ранний час? — скривилась она.

— Что за выражения? — самодовольно выпалил он в ответ. — И, да. Я знаю, что это значит. Но серьезно, Грейнджер, можно было бы подождать хоть до полудня, прежде чем сражать меня своей внутренней энциклопедией.

— Знаешь, — она широко улыбнулась, приободренная его неожиданно беспечной манерой общения, — я подумала, что ты как раз сможешь ее оценить.

— Какой-то двусмысленный комплимент, — сказал он с едва уловимым намеком на веселье. — Позволь спросить, почему ты так рано проснулась? Очередная странная маггловская традиция?

— Уже почти одиннадцать.

— Не глупи, — фыркнул Драко, но затем посмотрел на часы и от удивления приподнял брови.

Он перевел взгляд на фотографию, стоявшую рядом; это был снимок, который оказался во вчерашнем подарке Поттера, изображавший ее и двух бестолковых придурков, что всегда ошивались поблизости. Все трое улыбались, смеялись над чем-то, чего он никогда не узнает. Оба парня в защитном жесте обнимали ее за плечи, словно предупреждая, что она принадлежала им, не ему. Необычное ощущение спокойствия, что поселилось между ними этим утром, моментально испарилось; фотография словно насмехалась над ним, демонстрируя приватное веселье между Грейнджер и рыжим увальнем, и Драко ощутил, как его оборонительные инстинкты вернулись.

— Пора вставать, — проворчал он, передвинулся к краю кровати и натянул белье. — Уже поздно...

— Не делай этого, Драко, — своим решительным тоном она заставила его остановиться. — Не отворачивайся от меня. Мы ведь просто разговаривали...

— И что ты прикажешь мне делать? — спросил он сквозь сжатые зубы. — Притвориться, что это нормально?

— Для начала скажи, что по-твоему «нормально», — ответила она. — Вернись в постель...

— Ты, Грейнджер, всегда была поклонницей фактов, — медленно произнес он, сидя к ней спиной, — так что вот тебе парочка: мы враги...

— Драко...

— Давай все проясним, — продолжил он, глядя на Темную метку на своем предплечье, чувствуя, как к горлу подступает желчь, — я — Пожиратель смерти...