В ее время в газетах писали о жестоком обращении с детьми в детских домах в 1920-е и 1930-е годы. Всевозможные ужасные истории, непостижимая жестокость к самым беззащитным детям…

А потом, совершенно не задумываясь, она наклонилась и обняла его. Мгновение спустя они оба напряглись в шоке от того, что она сделала, но было уже слишком поздно.

— Прости, — пробормотала она, ее лицо горело, когда она отстранилась. — Я просто… это не похоже на то место, где должен расти ребенок.

Ей точно не следовало танцевать с ним.

Он кивнул, и неловкость стала невыносимой. Она посмотрела на свои руки. Глупая-глупая-глупая. Он же Волдеморт! Ни Гарри, ни Живоглот. Он зло, Гермиона. Ты не можешь просто обнимать его и жалеть. А плохое воспитание — не оправдание!

— Все в порядке… хм… — он запнулся, как будто она полностью вырвала его с корнем мгновением случайной доброты. А она ничего не могла с этим поделать. Не могла задуматься о том, обнимал ли его кто-нибудь, когда он был ребенком. Если к нему вообще были когда-нибудь добры раньше.

Но он снова замкнулся в себе, и она почувствовала огромное облегчение, когда кто-то постучал в дверь.

— Что-нибудь из тележки, дорогие? — спросила старуха, и Гермиона с благодарностью вскочила на ноги.

— О да, пожалуйста. Можно мне два, нет, четыре шоколадных котелка и два тыквенных пирожка. И еще две бутылки тыквенной шипучки.

Она заплатила за еду и молча протянула ему половину. Он нахмурился, пробормотал слова благодарности, и некоторое время они ели молча. Пока снег не исчез с горизонта, горы не превратились в серо-зеленые холмы, ведущие к городам, а затем — в пустоши и поля, с голыми от зимы деревьями.

— Почему ты такая? — спросил он, когда они выехали из Йорка.

— Какая такая? — спросила она озадаченно.

— Ты… добрая, — осторожно произнес он, словно пробуя это слово на вкус в первый раз. Как будто это было слово, которое он никогда раньше не произносил.

— Почему я добрая? Я не совсем понимаю.

— Я никогда не встречал никого, кто делал бы что-либо без личной выгоды, кроме тебя… Ты, кажется, даже не задумываешься об этом. Ты просто такая есть. Я видел, как ты помогаешь младшим ученикам, даже когда думаешь, что тебя никто не видит. Ты чувствуешь … что-то к моему положению, но не жалость. И все же… Что ты пытаешься найти?

— Я ничего не ищу. Я просто не… Я имею в виду, я думаю, лучше спросить: «Никого? Серьезно? Как такое возможно?».

— Забудь, — пробормотал он, вытаскивая из сумки еще одну книгу. На этот раз учебник.

Когда уже виднелся Кингс-Кросс, и наступила темнота, Гермиона снова нарушила молчание.

— Ты действительно приедешь в Уэльс? — спросила она, потому что это не давало ей покоя. И хотя они оба избегали упоминать о прошлой ночи, словно по молчаливому согласию, ей действительно нужно было знать.

Если он на самом деле, сюрреалистически, собирался навестить ее, то ей нужно было ко многому подготовиться. Она была не настолько глупа, чтобы думать, что он не станет вынюхивать секреты, которые чувствовал в ней.

Он закрыл книгу и внимательно посмотрел на нее.

— Тебе это не нравится, — заявил он.

Она смутилась, поймав себя на необходимости быть вежливой.

— Нет, дело не в этом. Просто у меня никогда раньше не было школьных друзей, которые могли бы остановиться у меня дома.

И это была не совсем ложь, потому что Гарри и Рон никогда не приезжали к ней. На самом деле, они никогда не проявляли интереса к ее жизни. Потому что, в конце концов, Нора была интереснее, чем дом ее родителей в Айлингтоне. А она потратила большую часть жизни, проводя время дома или в школе.

Он, казалось, поверил ей, потому что его лицо снова немного расслабилось.

— У меня дела в Уэльсе, так что да, я принимаю приглашение твоего отца. Сразу после Рождества, перед тем как отправиться на вечеринку к Малфою.

— О, ты тоже поедешь туда на Новый год? — спросила она, не подумав.

— Да. Это было бы… удобно, я могу сопроводить тебя туда?

Гермиона в ужасе прикусила губу. Это был поворот событий, который она, честно говоря, никогда не могла себе представить. Даже после дозы сильнейшего ментального зелья волшебников Уизли (доступного только для совершеннолетних). Или если бы она выпила двухлитровый огневиски.

Он хочет быть ее кавалером? Это было просто абсурдно.

С другой стороны, она действительно не хотела появляться на вечеринке в Малфой-мэноре одна. София, конечно, будет там, и еще несколько ее друзей. Но отказываться без причин было бы невежливо, а у нее их не было.

— Да, — сказала она, — думаю, получится. Мы можем взять экипаж моего отца. Это… Не знаю почему, но аппарировать на вечеринку считается неприличным. Я думаю, что на самом деле это просто для того, чтобы людей не расщепило по дороге домой. А приглашения с портключами бывают только в один конец. Так что…

— Ты тараторишь, — удивленно сказал он.

— Ох, заткнись.

— Я никогда не видел, чтобы ты так быстро болтала. Я заставляю тебя нервничать, Гермиона?

— Том, прекрати. Я собираюсь читать свою книгу.

— Да, «Тридцать шесть правил для нумеролога среднего уровня» действительно выглядят захватывающе, и совсем не ниже твоего уровня.

— Сарказм — низшая форма остроумия, — возразила она, радуясь возвращению на знакомую почву.

— Весьма забавно слышать это от тебя.

Она ухмыльнулась.

— К твоему сведению, я пересматриваю все к ТРИТОНам.

— Ты пересматриваешь? Сейчас декабрь! И ты можешь пройти экзамен хоть завтра, даже не моргнув глазом. Зачем ты пересматриваешь?

— Ты действительно так думаешь? — довольно спросила она.

В ответ он закатил глаза.

— Я не собираюсь потакать твоему самолюбию. Ты же знаешь, что ты очень умная. Почти такая же умная, как я.

— Почти! За последний месяц я победила тебя в трех тестах и двух эссе.

— Тот факт, что ты дорожишь этими маленькими мгновениями, говорит все, что мне нужно знать.

Она фыркнула, но, в конце концов, это была правда. И разве не поэтому она сидела здесь, удовлетворенно разговаривая с ним? Потому что она никогда, никогда еще не встречала никого умнее своего возраста. Это было опьяняюще и удивительно. И он не заставлял ее чувствовать себя смешной из-за того, что она была так очарована знаниями. Не заставлял ее чувствовать себя фриком.

— Дождись, когда я побью тебя на дуэли, — прошипела она.

— Я с нетерпением жду нашей дуэли, Гермиона, — сказал он, и глаза его сверкнули диким огнем, который одновременно пугал и соблазнял ее. — Мы почти на месте. Я лучше пойду переоденусь.

— Куда ты собираешься после прибытия?

— В дом моего отца, я же говорил. Я аппарирую туда со станции. Это странно — я никогда раньше не уезжал из Хогвартса на Рождество.

При этом воспоминании он выглядел немного грустным.

— Том, не проводи слишком много времени в одиночестве. Это нездорово. Сходи в паб, познакомься с маглами. Я не думаю, что все они будут так плохи, как ты думаешь.

— Идет война, Гермиона. Если я выйду, маглы спросят, почему я не сражаюсь за свою страну, назовут меня трусом и вручат мне белые перья*. Я не выгляжу как школьник.

Это заставило ее на мгновение замолчать. Она никогда не задумывалась об этом, правда.

— Они попросят тебя сражаться?

— Они… прислали мне письмо. Для моей «Национальной службы». Мне скоро исполнится восемнадцать, но, поскольку я все еще учусь в школе, до лета я не имею права.

— Но ты же не собираешься этого делать?

На самом деле, война к тому времени закончится, насколько она знала. Не будет «Национальной службы», и многие солдаты союзников останутся за границей.

— Бороться за людей, которые… Нет, не буду. Это не моя страна. Это не имеет значения, я не часть их мира.

— Гипотетически говоря, — сказала она, ее мозг так привык к составлению планов, что решение пришло легко, — ты можешь наложить чары на свое имя, которые просто заставят их пропустить тебя, когда дело дойдет до чего-то официального. Тебе просто нужно проникнуть туда, где маглы держат первую копию записей, или это может даже сработать на свидетельстве о рождении — у маглов есть такие?