***

Как и всегда, Гермиона пришла на урок к профессору Дамблдору за пять минут до назначенного времени. Она любила приходить пораньше. Если ты опаздываешь, то ты менее продуктивен, к тому же груб — так она считала. Она провела утро, заканчивая чтение «Грозового перевала» (что привело ее в бешенство). Зачем кому-то понадобилось писать роман о двух нелепых людях? Разве кто-нибудь когда-нибудь смог бы испытать что-то подобное, особенно к очевидно ужасному человеку? Она решила, что либо совершенно не понимает этой чрезмерно раздутой Викторианской эстетики, либо книга просто ужасна.

Тем не менее, каждому свое.

«Моя любовь к Линтону, как листва в лесу: знаю, время изменит её, как меняет зима деревья. Любовь моя к Хитклифу похожа на извечные каменные пласты в недрах Земли. Она - источник, не дающий явного наслаждения, однако же необходимый. Нелли, я и есть Хитклиф! Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, — а как все мое существо».

Все это было так нелогично. Разве можно предположить, что кто-то один способен чувствовать так много? Даже любовь не может быть такой иррациональной. И, конечно, если бы ты любил кого-то так сильно, то просто был бы с ним? Она не могла этого понять. Это было как проклятье для ее ума, где все давно упорядоченно. В конце концов, она тоже была влюблена, но все было… не так мелодраматично.

Так или иначе, Гермиона попробовала читать мелодрамы. И будет избегать их в будущем. Даже в этом странном одиноком месте она все еще оставалась дочерью двух дантистов, и у нее не было времени на подобные глупости.

Она все еще была Гермионой Грейнджер.

Даже в 1944 году.

Она постучала в дверь, как и всегда предвкушая узнать что-то поразительно интересное. Дверь распахнулась, и Гермиона увидела профессора Дамблдора, сидящего у камина с задернутыми шторами на окнах.

— Гермиона. Входи и присаживайся, дорогая, — сказал он, вежливо приподнимаясь. — Не хочешь ли чего-нибудь выпить? Может быть еще рановато, но сегодня Хэллоуин.

— Спасибо, — ответила она, кивая. Обычно после уроков они часто просто сидели за чашечкой горячего шоколада или бокалом эльфийского вина.

Он протянул ей Огневиски, и она уставилась на него с легким удивлением. Ее профессор (возможно, даже друг, в некотором смысле) выглядел, мягко говоря, несколько потрепанным. Под его голубыми глазами залегли фиолетовые тени, а взгляд был пустым. Она еще не видела его таким изможденным и бледным с той ночи, когда попала в прошлое.

— Все в порядке, Альбус? — осторожно спросила она, принимая стакан. Его имя еще никогда так легко не слетало с ее языка, но профессор настаивал.

Он вздохнул и помолчал, словно обдумывая свой ответ.

— Многие говорят, что на Самайн души умерших могут вернуться в наш мир, в свой дом. Что ты об этом думаешь?

Ее первой реакцией было «не говорите глупостей», но она промолчала. В конце концов, разве не призраки ходят по коридорам Хогвартса? И Гарри. Гарри, который умер и вернулся к жизни после разговора с уже погибшим человеком.

— Возможно, — сказала она, наконец. — Или, возможно, это просто способ, которым маглы могли бы объяснить присутствие призраков?

— Маглы не могут видеть призраков, — ответил он.

— Некоторые говорят, что могут.

Она могла бы согласиться с ним, но снова подумала о «Грозовом перевале» и почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. Как же там говорилось? Ответ ей выдала ее фотографическая память:

«И я возношу лишь одну молитву – твержу ее, пока не онемеет язык, – Кэтрин Эрншо, да не упокоишься ты, пока я жив; ты сказала, что я тебя убил, – ну так являйся мне! Если не ошибаюсь, убитые ведь не покидают своих убийц. Я знаю, что призраки взаправду бродят по земле. Пребудь со мною вечно… прими любой облик… сведи меня с ума! Только не бросай меня в этой бездне, где мне тебя никак не найти! О Господи! Это невыразимо! Я не могу жить без моей жизни! Я не могу жить без моей души!».

— Я думаю, — неуверенно продолжила она, впервые обрадовавшись, что Рон и Гарри не слышат ее. — Я думаю, что, возможно, это правда. Для некоторых. Возможно, существует какая-то магия, позволяющая мертвым соприкасаться с миром живых. Я не знаю. А может быть, и нет. Магловское христианство поместило души в “лучшее место”, но кто-то очень мудрый однажды сказал, что смерть — это всего лишь еще одно большое приключение. Все-таки, некоторые предпочитают задерживаться в этом мире, а некоторые идут дальше. Возможно, есть и те, кто колеблется с решением.

Она подумала, что Ксенофилиус Лавгуд за такие слова мог бы съесть всю свою коллекцию отвратительных шляп. А потом поняла, что Гермиона Грейнджер никогда бы не сказала такого. Она почувствовала странный укол горя, который поумерил ее триумф.

— Моя сестра Ариана умерла сорок пять лет назад. Трудно не задумываться о таком, особенно сегодня.

«Задумываться о чем?», — удивилась она. Но не спросила этого, потому что знала, что он все еще размышлял над тем, убило ли ее его проклятье. А если нет, то разве он все равно не виноват?

Вместо банального ответа, она наклонилась и коснулась его руки. Это такой поступок, который еще недавно казался бы ей смелым, но теперь был чем-то естественным. Его горе ужасало ее: ей предстояло еще долго ждать, прежде чем она увидит своих близких или сможет вернуть свою жизнь. Будут ли их призраки преследовать ее в течение следующих десятилетий? Попадет ли она в ловушку своего же горя, неспособная двигаться дальше? А если все-таки сможет создать новую жизнь, то разве это не страшно?

— Хочешь, чтобы я оставила тебя одного? — спросила Гермиона, жалея, что не осталась в своей башне, свернувшись калачиком на диване с чашкой горячего шоколада.

— Нет, дитя. На сегодня с меня довольно размышлений в одиночестве. Я нашел для тебя статью о работе Сердика, наслаждайся.

Он протянул ей журнал и встал, чтобы раздвинуть шторы, заметив, что в комнате все еще было холодно. Пока она читала, он проверял эссе, а затем они весь вечер обсуждали статью, пока не стемнело.

— Уже наступает вечер Самайна, Гермиона, — сказал Дамблдор, указывая на темнеющее небо. — Ты собираешься потренироваться?

«Да, — подумала она. — Да, я сделаю это. Какая ночь может быть еще лучше для сотворения огня?»

— Прямо здесь?

— Нет. Надо выйти наружу. Пойдем.

Он молча повел ее по коридорам и вниз по движущимся лестницам, мимо дверей в Большой зал. Они вышли из замка во двор, прошли мимо команды Пуффендуя по квиддичу, которые возвращались с поздней тренировки (у них всегда было самое плохое время). Гермиона с завистью посмотрела на их плотные зимние мантии, ветер уже пробивался сквозь ее согревающие чары. Кивнув Диггори, она поспешила за Дамблдором, который стремительно удалялся от нее.

Она надеялась, что они не пойдут слишком далеко: празднование Хэллоуина было сразу после позднего ужина, и она поняла, что голодна.

Что, если у нее не получится? Что еще она могла бы совершить здесь, в этом времени? Быть героем всегда было больше в духе Гарри. Она никогда не хотела этого и не приписывала себе. И честно говоря, не считала это слишком разумным или прагматичным.

И все же, это был Губрайтов огонь. Огонь такой чистый и такой большой, что будет гореть вечно. Или все же получится? Она все еще задумывалась, а может ли огонь действительно гореть вечно, разве у чего-то вечного не наступает конец? Она споткнулась о камень, стряхнув с себя весь этот философский ужас, и обновила согревающие чары.

Они шли все дальше, освещая дорогу волшебной палочкой, следуя по тропинке вдоль леса. Она оглянулась и увидела темные очертания замка на фоне темно-серых облаков, и даже свет из окон не делал его уютным или дружелюбным в это время. Они незаметно подошли к вершине небольшого утеса, а затем спустились вниз.

Наконец Дамблдор остановился в небольшой лощине с ручьем, бегущим вниз к озеру, примерно в получасе ходьбы от Хогвартса.