— О твоих родителях? — спросила она, переворачиваясь. Это было совсем не то, о чем она думала все это время, пока ломала голову над подозрениями.
— Да, — сказал Гарри, глядя в потолок. — У меня было время на раздумья. Они выглядели такими, знаешь… например, она несколько раз ходила с ними в паб до того, как мама забеременела, а потом увидела меня через пару недель после моего рождения, прежде чем они скрылись. Она с ними дружила. Никто никогда не показывал мне воспоминания о них раньше. Это было… И я потратил на них слишком много времени.
— Это было очень заботливо с ее стороны, — осторожно сказала Джинни.
— Странно, не правда ли, насколько она все еще Гермиона, даже после всего, через что ей пришлось пройти. Но иногда, это просто не она.
Джинни снова положила голову ему на грудь, глядя, как сквозь бархатную занавеску просачивается свет. Она полюбила дом на площади Гриммо, когда его отремонтировали, хотя и не была готова к переезду.
— С ее дня рождения прошел почти год, не так ли? Мы должны что-то устроить в этом году.
— Она сказала, что собирается устроить вечеринку в Уэльском замке, чтобы отпраздновать открытие школы. Рон уже рассказал тебе, что он в совете директоров?
— Нет! Честно говоря, он никогда мне ничего не говорит, я всего лишь его сестра, — хриплый смех Гарри взъерошил ее волосы.
— Да, в общем-то она пригласила его на чай пару месяцев назад и сказала, что ей нужен кто-то, кто позаботился бы о том, чтобы дети чувствовали себя счастливыми и желанными. Думаю, он был очень доволен.
***
ДОМОВЫЕ ЭЛЬФЫ «В УЖАСЕ» ОТ ИЗМЕНИВШЕГОСЯ СТАТУСА
«Ежедневный пророк» может доказать, что многие домашние эльфы чувствуют себя потерянными из-за спорного изменения их статуса, которое произошло в прошлом месяце. Одна пожилая эльфийка рассказала нам, что чувствует себя оторванной от семьи.
Дибблз раньше принадлежал Седвикам. Но она говорит, что они не могли позволить себе платить ей зарплату, предписанную Министерством (3 сикля в неделю), и теперь она живет в Доме для эльфов в Дорсете, месте под управлением Г.А.В.Н.Э., благотворительной организацией, которая лоббировала изменения в законе.
— Я просто хочу домой, — рассказывает Дибблз «Пророку». — Я слишком стара, чтобы научиться читать, и все такое, и несколько побоев для меня лучше, чем не принадлежать моей семье. Они были всем для меня!
Она показала нам свое новое жилище, явно неуютное для нее из-за того, что у нее теперь была маленькая комнатка и, по ее словам, первая настоящая кровать. Домашние эльфы редки в наше время, но они были традиционной частью волшебных семей на протяжении веков.
— Они хотят работать, — говорит Эллиам Спиллингс из Ассоциации сохранения магических обычаев. — Им это нравится, так зачем нам их останавливать?
В заявлении Общества защиты эльфийского благополучия говорится: «Наше общество основано эльфом по имени Пуговка. Эльфы когда-то были известны нам как домовые. Как вид они от природы склонны к домашним обязанностям. Тем не менее, волшебники воспользовались потребностью быть связанными с человеком или местом, чтобы поработить их. Многие из них систематически подвергаются насилию. Наше общество не хочет мешать трудолюбивым эльфам заниматься своими делами, но хочет убедиться, что они делают это в безопасности и по собственной воле. Мы работаем над тем, чтобы найти новые места для всех эльфов, которые попали в наш Дом после нового закона, и будем продолжать нашу работу, чтобы дать эльфам знания и образование в надежде, что те смогут защитить себя, чтобы создать более справедливое будущее».
Джинни оторвала взгляд от газеты, когда Гермиона присела в кресло напротив.
— Извини, что опоздала, — пожала плечами совершенно другая женщина, что означало, что она сожалеет о том, что заставила Джинни ждать, но не собирается объясняться.
— Все в порядке.
Они посмотрели друг на друга поверх столика. Это была идея Гермионы встретиться в магловском городке рядом с тренировочной площадкой Гарпий.
«Я была такой плохой подругой. Позволь пригласить тебя на ланч. В любой из дней на следующей неделе я могу к тебе приехать», — написала она в короткой записке.
Прошел почти год с того странного дня рождения, когда Гермиона исчезла и вернулась совершенно другой. Сложно и почти невозможно было представить, насколько больно ей было все эти десятилетия, которые для них оказались лишь часами.
Но Гермиона была ее лучшей подругой, и она потеряла ее меньше чем за день. Конечно, за последний год они иногда встречались, но это было уже не то. Джинни подумала, что уже никогда не будет так, как прежде. Но она поняла, что у брюнетки было что-то на уме, чем она хотела с ней поделиться.
Итак, Джинни ждала.
— Интересная статья сегодня, — пробормотала Гермиона, кивая на газету, которую Джинни положила на стол. — Ах, еще один чайник чая, пожалуйста, — добавила она официантке.
— Твое влияние в наши дни распространяется очень далеко, — признала Джинни. — Так много перемен.
— У меня было очень много времени, чтобы все обдумать, — сказала ей другая женщина. Гермиона не выглядела самодовольной, хотя могла бы, или обеспокоенной критикой и возражениями, которые были неизбежны. Она выглядела так, словно несла на своих плечах огромный груз.
Некоторое время они сидели молча, пока официантка ставила на стол чайник. Носик был сколот, и некоторое количество воды пролилось на стол.
— Это так странно, не правда ли? — задумчиво произнесла Гермиона. — Мы были так близки, а теперь, наверное, я больше подхожу на роль твоей бабушки, и это все изменило.
— Почему бы тебе, — сказала Джинни, наливая Гермионе чай, — не рассказать мне о Томе Риддле.
Она могла сказать, что это ее поразило. Она была так спокойна и сдержанна все время, но на ее лице без морщин промелькнуло удивление.
Гермиона выглядела так, как, по мнению Джинни, выглядели бы боги, если бы они все еще существовали. Она была одета в простой (но, вероятно, убийственно дорогой) бордовый кашемировый джемпер и джинсы, чтобы защититься от не по сезону холодного августовского дня. Ее лицо выглядело старым и молодым, как будто она видела сотворение мира, и это случилось только вчера.
На мгновение она показалась ужасно юной. Затем ее лицо приняло печальное, усталое, смиренное выражение, которое она часто носила, когда люди не обращали на нее внимания.
— Я любила его, — сказала Гермиона. Шокирующе. Ужасно. Слова прозвенели между ними, как колокол или как нож.
Джинни боялась услышать чего-то подобного со времени судебного разбирательства, когда мать Люциуса Малфоя сказала, что Том Риддл может знать ответ. В тот вечер, когда Гермиона объявила о своей школе и назвала ее Риддл-Хаус, в ее голове крутились самые невероятные предположения. Но все оказалось гораздо хуже, чем она предполагала.
— Я знала, кем он был, кем станет, и все равно любила его. Я любила его так, как не любила никого с тех пор. Ты это хотела узнать, Джинни?
Глаза Джинни наполнились предательскими слезами. Ее затошнило.
— Как ты могла? — ответила она на выдохе. Сейчас ей хотелось встать и уйти. Она подумала о том, чтобы выйти и разорвать все связи. Но Гарри… Гарри скорее всего знал. Она чувствовала это, словно кусочек головоломки встает на свое место. Гарри знал это и все еще любил эту женщину. Джинни осталась.
— Думаю, ты не хуже других знаешь, что мы не можем контролировать то, кого нам любить.
— Мне было одиннадцать.
— И он был единственным человеком, которому я не могу навредить.
— Вряд ли это оправдание для того, чтобы влюбиться в самого злого волшебника в истории.
— Но тогда он им не был. И я по глупости надеялась, что этого будет достаточно, чтобы изменить его. Очевидно, я не смогла. Все, что ты хочешь прокричать мне, я уже повторяла себя снова и снова в течение десятилетий, так что можешь поберечь свое дыхание. По какой-то жестокой и ужасной шутке судьбы меня изгнали из моего времени, одинокую и обремененную знанием всего, что должно было произойти, и единственным человеком, который когда-либо действительно интересовал меня… был он. Единственный человек, который мог заставить все это исчезнуть, — Гермиона замолчала, ее голос охрип от волнения. В основном это была ярость, подумала Джинни. — О, я могла бы рассказать тебе, как Дамблдор столкнул нас, и я могла бы рассказать, как я сдалась Тому, но в этом вся суть. Он был единственным, кто меня ценил.
