У некоторых людей магия никогда не проявлялась больше, чем способность превращать иголки в мышей, мыть посуду или запирать дверь. У некоторых она была, но не у многих. Едва ли больше, чем у сквибов, даже если они попадали в школу.
Большинство людей в волшебном мире были обычными ведьмами или волшебниками. Они могли использовать большинство заклинаний, которым их учили в школе, а после выпуска забывали многое из того, что изучали. Они использовали только то, что им было нужно для выживания. Их магия была обычной, но не волшебной.
Но некоторые, очень немногие, люди были настолько переполнены магией, что она незаметно проникала в их жизнь. В детстве вокруг них происходили странные вещи, даже по магическим стандартам. В школе они учили заклинания быстрее, чем сверстники. Их проклятия были сильнее, а чары длились дольше.
А некоторые люди родились в мире, где магия была мифом — им дали все чудеса, но не так много силы. Некоторые маглорожденные дети вырастали с ненавистью к магии, возмущаясь, что им тяжело и приходится работать больше, чем остальным. Некоторые изучали магию и боролись с ней, заставляя подчиниться. Некоторые же просто смирились и ушли. Несколько людей даже изрезали свои запястья, снова и снова практикуя движения палочкой, пока не доходили до предела своих сил.
Самыми редкими были те, кто родился в мире без магии, но был агрессивнее, чем это того требовало. Дети были настолько ей восхищены, что она выплескивалась и заставляла других недоумевать. Дети, которые стремились и не видели границ, считая их лишь условными. Голодные, любопытные, полные надежд дети, кто, повзрослев, использовал магию не только как инструмент для работы или облегчения жизни. Это дети, которые выросли и стали волшебниками.
***
Том Риддл родился голодным и оставался голодным всю свою жизнь. Его никогда не кормила грудью мать, его никогда не держали в любящих объятиях. Он научился засыпать с урчащим желудком, а не сопротивляться, когда во всем ему было отказано. Он научился хитрить, лгать и воровать, чтобы утолить свою жажду. Жажду еды. Жажду знаний. Жажда власти.
И хотя он никогда не ел досыта, его зубы снова становились белыми и крепкими. Он вырос выше своих сверстников, его волосы никогда не ломались, а кожа была кремовой, как у деревенской девушки, упитанной молоком и солнцем. Он рос красивым и странным, и все этому удивлялись.
Гермиона Грейнджер не знала, что значит голодать. Но она узнала, что грызущий желудок делает с душой день за днем, когда Том Риддл рассказывал ей обрывки одинокого и голодного детства, а ее сердце замирало и ожесточалось, становясь ближе к нему.
Но это сделало ее умнее, и она начала видеть то, чего не видел никто другой: магия вырастила Тома Риддла, потому что он был наполнен ею больше, чем любой другой ребенок. У Тома не было ничего другого, и она все сильнее овладевала им.
Однажды он сказал ей: «Ты — магия во плоти» и, может быть, так оно и было — но совсем не так, как было у него.
О, он и был магией. Магия просачивалась в жизнь некоторых людей — так же, как и он всегда находил нужные ему знания. Камень Николя Фламеля. Серебро гоблинов, ставшее крепче благодаря яду. Скрывающийся Василиск. Никто другой не смог бы узнать о подобном. Магия всегда была его собственным особым благословением. Когда магия Гарри просочилась в его тело, он стал быстрее и сильнее, чем выглядел, а потом сел на метлу, и этого было достаточно, чтобы уклоняться от заклинаний, от которых другие люди сразу же умирали.
Но с Томом все происходило по волшебству. Он был более красивым, более убедительным и более гениальным. Он был диким существом, принявшим облик человека.
И ее жизнь тоже стала более магической. Смерть Мэйбл Джеффрис в ночь Самайна подтолкнула ее стать кем-то большим, и это повлияло на всю ее жизнь. Магия могла быть холодной, потому что любая сила может быть такой — она ожесточила Гермиону по отношению к итак уже жестокому миру. И ей это нравилось. Она никогда не благодарила Тома за то, что он помог ей, ведь цена для этого была слишком высока. Но Гермиона чувствовала ее, и это опьяняло. Ей нравилось, что иногда всё кажется яснее. Это было в ее магии, заклинаниях и еще чем-то большем. Это было в том, как она целовала Тома Риддла. Как она обрушила гору. Как она могла бы использовать золотые яблоки. В ней было больше магии, чем раньше, а магия — это сила.
Она подумала о том, что Том сделал ее равной себе, сам того не желая. О том, как они формировали друг друга в течение двух лет. Когда-то она верила, что можно полюбить человека за то, какой он есть. Но она не знала, что можно влюбиться в человека за то, в кого его можно превратить. В человека, которым она стала вместе с ним.
Но поскольку Том Риддл всегда был более «волшебным», чем кто-либо другой, это дало ему право поверить, что для него вообще нет предела, и он разрушил себя с помощью собственной силы.
Все продолжалось так.
Гермиона Дирборн любила Тома Риддла, но никогда не говорила ему об этом. В этом не было необходимости. Гермиона Дирборн любила магию так же жадно, как выжженный лес любит осенний дождь, и так же страстно, как деревья жаждут солнца в конце зимы, а Том Риддл был волшебником и любил ее так же, как и она.
Она знала то, каким он был на самом деле: каким он будет и каким мог бы быть, и она любила его, несмотря на это. Она любила его за их общий голод, за их одержимость и за то, как его губы заставляли ее чувствовать, что она летит и тонет одновременно. За блеск его черных глаз, когда они делились секретами. За то, как он уважал ее амбициозность и навязчивую погоню за знаниями. Но больше всего она любила его, потому что он был волшебником, а она любила волшебство.
Однажды, когда Том Риддл сказал ей, что ему нужно соблазнить старуху ради ее секретов, она поссорилась с ним, слово за слово, бросаясь жестокими выражениями.
Но когда она набросилась на него, то вспомнила: он был тем, кто он есть, и она не могла винить его за это.
— Ты принимаешь неправильное решение, — сказала она ему, когда слезы высохли на ее лице. — Но я не могу стоять у тебя на пути.
— Я не прикоснусь к ней, — пообещал он, совершенно не понимая, о чем она. — Клянусь. Она все равно отвратительна.
— Это, — сказала Гермиона ранним утром в лучах будто потустороннего света, наблюдая, как он одевается, — не имеет значения.
***
Время шло, и старуха была ослеплена им, как и многие остальные, но недостаточно. И вот однажды Том Риддл впервые убил из жадности и сжег последние следы человека, которым он мог бы быть, а Гермиона все равно любила его.
Он повесил ей на шею золотой медальон, и, хотя она плакала, спорила и говорила, что ненавидит его и что он зашел слишком далеко, она надела его — и на этот раз, медальон чувствовал себя как дома.
Такое чувство, будто он был ее частью.
Только позже она поняла почему. Дело было в том, что Том Риддл, обладавший большей магией, чем любой ребенок до него, мог расколоть себя на части, чтобы уберечь от того, чего боялся больше всего. А вырос он вместе со смертью: она не была волшебной и не могла быть такой. Он бежал от нее.
Но Том не знал, что все эти осколки отнимали у него. Во-первых, ценой была смерть в одиночестве.
Итак, за первую часть Том Риддл заплатил своей невинностью. Тогда он не знал, что значит отнять чью-то жизнь. Он не совсем хотел именно этого, но был достаточно близко. Том Риддл излил все это в дневник, и, поскольку он был более волшебным, его душа просочилась внутрь и осталась там.
Вторая часть отняла его семью. Она поглотила тайное, жгучее желание, которое он всю жизнь носил в себе: он хотел, чтобы его неизвестный отец полюбил его и узнал, а семья матери захотела того же. Но на этот раз он научился сознательно вкладывать душу во что-то, чтобы ее сохранить. И если он никогда не умрет, то никогда не станет такими, как они.
И на какое-то время этого было достаточно: три части, уравновешенные вместе. Три было самым совершенным числом, хотя семь было более волшебным, оно было менее стабильным. Ему следовало бы остановиться на трех, но он не сомневался ни в себе, ни в своей силе. В свои семнадцать лет он уже сделал то, чего раньше никто не делал.
