Тем не менее, подтянув ремешок, скопил за счёт живота своего энные суммы для изданий, публикаций и участия в некоторых литературных «международных» конкурсах. Немеждународные стали непрестижны. Этих «международных выпендрёжников» стало так много, что физически участвовать во всех них невозможно, – ни времени, ни денег не хватит. Да и побеждают в них чаще всего сами же организаторы конкурсов и их ближайшее окружение. Но в десятку сильнейших я попадаю!.. А это, если отбросить блатных, уже чего-то стоит!

О моём творчестве узнали в крае… Появились первые одобрительные отзывы, ласкающие авторское самолюбие. Ну, думаю, – началось!.. И вдруг по городу Железногорску прошла новость о моей якобы смерти. Уф, как это нелепо и странно! Но, как вы понимаете, произошла ошибка, перепутали «молодого и начинающего» Виктора Болгова с умершим в Пскове Виктором Боковым. Приняли за со старейшего, маститого и прославленного советского поэта-деревенщика.

Даже наш главный, признанный поэт, вращающийся в высших литературных кругах края, М. Мельниченко обеспокоенно позвонил мне на квартиру, видимо, чтобы узнать подробности смерти и когда похороны. А услышав мой голос в трубке: «Але, я слушаю вас?» – вздрогнул и нерешительно спросил: «Витя, это ты?!» Я ответил: «Да, я, а что, голос не узнаёшь?!» – «Уф!.. – раздалось облегчённое Мишкино выдыхание воздуха из скорбной поэтической груди. – А мы думали, это ты умер! В городе паника. По радио передали… Интересуются, когда отпевание, – ты ведь верующий. А это, оказывается, другой преставился. Сейчас обзвоню всех, чтобы не волновались». Что я мог на это ответить? Только хохотнул и пробормотал нечто вроде: «Не дождётесь!»

М-да, однако есть в городе неравнодушные к моей скромной персоне. Может, я слишком скромно и предвзято к себе отношусь, раз так забеспокоились?! Чего не бывает. Узнали, что умер не я, порадовались – и забыли, как нелепый анекдот. Но после этой мнимой смерти я точно заново родился. И активизировался. Может, благодаря этому стал автором трёх поэтических книг и одной прозаической, куда вошли роман «Давние годы», повести и рассказы на сибирскую тему. О чём не сожалею! Быть живым куда как приятней, чем мёртвым!

Поскольку я слишком податлив на уговоры, то почти охотно давал согласие на различные «творческие нагрузки»: был в центральной детской библиотеке имени А. Гайдара одним из организаторов и ведущим детско-юношеской поэтической студии «Стихия». Как ни упирался, но был избран, так скажем, ведущим литературного клуба «Вдохновение». Слово «Президент клуба» мне не нравится. В России должен быть один президент, и это, скорее всего, не я.

Скромность скромностью, но мои небольшие драматургические сценки ставились в местном народном театре ТЭМП (Театр эстрадных миниатюр и пародий, режиссёр А. Годанов) и в литературном клубе «Бибимго» (аббревиатура от «библиотека имени Горького») – руководитель клуба (президент) С. Проценко. И хотя, вдобавок ко всему вышесказанному, я стал лауреатом двух или трёх краевых и международных конкурсов («Серебряный стрелец» – в малой прозе и «Литературная галактика») и ещё какого-то, забыл название, в номинациях «Современная сказки» и «Фантастика», – но пока не забронзовел и музейной пылью не покрылся. Чего и всем желаю.

С ноября 1970-го по ноябрь 1972-го года служил я в Советской Армии, на самом-самом Дальнем Востоке – образно говоря, на краю света. А именно – на полуострове Камчатка.

Мистика ли присутствует в этом факте моей биографии, или случайное совпадение, но, будучи ещё школьником, я всегда старался попасть на самую последнюю парту, в дальнем углу класса, что ближе к окну. Окон в классах нашей городской школы было много – большие, светлые. И последнее окно как раз находилось напротив последней парты. Так вот, во все времена, во всех школах и школьных классах последняя парта именовалась «Камчатка». Наверное, с начала открытия русскими мореплавателями богатой вулканами земли, прикрепилось это географическое название и к самой дальней в классе парте. Обычно «на Камчатке» сидели не очень успевающие по обязательным школьным предметам ученики, к коим я тогда относился. Отличники и хорошисты почему-то предпочитали сидеть впереди, ближе к учителю. Я – нет. Но были у меня и любимые предметы: география, история, ботаника, рисование, зоология, литература… Учебники по этим предметам я ещё до школы перечитал от корки до корки. Ныне в продвинутых учебных заведениях школьников делят по их склонностям: на «физиков» и «лириков». Одним легче даются точные, «сухие» предметы, к которым я относил в свои юные годы математику. А другим – отвлечённые, гуманитарные. Тогда же, в послевоенные годы, строгие учителя на разность мышления не смотрели – учили всех одинаково. Результат от такой учёбы был, увы, не в мою пользу.

Вдобавок я был большим мечтателем. Любил рассматривать географические карты и как бы путешествовать по ним. Я заучивал наизусть многочисленные названия рек, гор, стран и населённых пунктов, соединял на картах реки каналами и протягивал через всю страну новые железные дороги. Однажды, рассматривая очертания материков, сам догадался их соединить, а соединив, пришёл к выводу, что когда-то материки составляли одно целое. И только гораздо позже прочёл в научно-популярном журнале гипотезу учёных о том же самом, что я открыл, будучи школьником. Сидя «на Камчатке», я мечтал о настоящих открытиях «белых пятен» на Земле. И так, сидя у классного окна, в мечтах уносился я в такие дальние дали, что, когда меня окликала учительница, – не сразу приходил в себя.

– Ох, Болгов! – в сердцах отчитывала меня училка. – Быть тебе на Камчатке!..

А я и не возражал! На Камчатке интересно, там есть огнедышащие вулканы и Тихий океан. Там загадочный мир, которого здесь, рядом, не увидишь!

Воображая себя на Камчатке, я рисовал корабли под парусами и почему-то ещё пиратов.

Когда Мишке Михееву, которого родственники, друзья и все кому ни лень звали просто Михеем, было примерно 20 лет, он поступил на работу на «Красмаш» ранее Ворошиловский завод, слесарем по ремонту промышленного оборудования. Жил он в рабочем общежитии, что находилось за улицей Красноярский рабочий. Примерно километрах в двух, если идти от кинотеатра «Родина». Там, за железной дорогой, тогда ещё в барачном посёлке Злобино, и обитал Михей. Деревянные чёрные бараки доживали свои последние дни. Многие из них уже снесли. Вместо снесённых бараков возводились пятиэтажные панельные дома, «хрущобы». В одной из таких «хрущоб» и было красмашевское рабочее общежитие. В общаге Михей сдружился с нормальными ребятами – походниками. «Походники» – это не какие-нибудь обезбашенные забулдыги, а бери на порядок выше: люди сплошь творческие, даже в вышеупомянутой выпивке. На Манском или ином водном сплаве, в Саянах ли у горного озера или водопада, выпивка была вроде обычной и в то же время какой-то более приятной, содержательной, нежели бы Михей пил с другими людьми, в другом месте и при других обстоятельствах.

Каждый выходной ходил Михей со своими дружками-походниками в заповедник Столбы. Все высоченные скалы-столбики облазал с ними. Избу свою на диких столбах срубили и года три в неё ходили зимой и летом, пока лесники по указанию свыше все таёжные избы в заповеднике не спалили. У общежитских ребят Михей и на гитаре научился играть. А ещё пристрастился в пещеры ходить со спелеологами – теми же парнями из общежития. Мечта у Михея была – отыскать самую большую, самую протяжённую в мире подземную пещеру. Но все, в каких он побывал, были ещё до него изучены и пройдены другими. Правда, попадались заваленные камнями неразведанные лазы-ходки, так называемые «калибры». Куда они шли и как далеко уходили, было неизвестно. Но пойди попробуй, очисти тысячетонные завалы! Тогда и задумал Михей втайне от дружков пробить завалы с помощью взрывчатки. Нашёл на задворках заброшенный сарай, где и начал проводить химические опыты по созданию взрывчатых веществ. Но не успел воспользоваться достигнутым в знании взрывных работ. Не очистил от камней с помощью направленного взрыва ни один из заваленных ходков-калибров, не открыл, таким образом, самой протяжённой в мире пещеры. Взорвался небольшой заряд прямо в его руках. Заряд-то был малюсенький, однако оставил Михея без двух пальцев на правой руке. Особенно жаль было указательный палец: ни будущей жене Клаве, с которой в Красноярске в общежитских танцах-обжиманцах сблизился, нечем погрозить, ни в носу поковыряться наполовину укороченным пальцем-культяпкой.