— Я знаю, какой это яд.

Фея начала ржать и метаться — и скоро ее не стало.

— Ее-то за что? — тихо и грустно спросил. Спокойно. А того, кто за лошадью ходил, уже вытолкнули вперед. Стоял — цвета ивового листа, серо-зеленый.

— Это ведь не ты сделал. Ты лошадей любишь. Кто здесь был?

— Никого…

— Жаль… Может, попробуешь вспомнить?

Видимо, что-то есть в голосе. Потому что память возвращается сразу:

— Девочка… — язык едва слушается.

— Зачем?

— Скучно… было… она хотела только взглянуть на лошадь — о ней по всему Островку говорят…

— Как глупо. Ты бы хоть посмотрел, что она делает.

— Ведьма… Глаза отвела… — обреченно выдавил конюх.

— Ведьма?

Он поворачивается и уходит. Коротко, через плечо:

— Найдите ее. И приведите ко мне.

На счастье или несчастье, повелитель не сильно занят сейчас. Прошения какие-то смотрит — при нем секретарь.

— Что-то случилось? — а голос, хоть и невозмутимый, все же немного меняется. Не каждый день здесь без приглашения появляется Йири — мягко сказать, не каждый. Секретарь стоит, полуоткрыв рот — так и не дочитал письма. И растерян. Его отсылают небрежным поворотом кисти:

— Закончим потом.

И к Йири, без досады, скорее, с любопытством:

— Говори. Ты же не так просто явился?

Хмурится, узнав про Фею.

— Это уже наглость.

— Это ведь не случайность, мой господин.

— Конечно же, нет. И чего ты хочешь?

Тот опускается на колени:

— Простите… Я должен был следить лучше.

— Фея — твоя. Хорошая лошадка… жаль, — и, подумав: — Не хуже найдем. Но это уж слишком.

— Что же теперь?

— Твоя потеря, ты и решай. Посмеют ли тебя не послушать? Или оставишь все как есть? Примешь, как с тобой обошлись?

— Не со мной на этот раз. Я уже приказал найти девочку. Но я не хочу знать, кто за этим стоит. Потому что простить не смогу.

А потом глухо, чужим голосом:

— Отпустите меня.

— Вот как? И куда ты пойдешь, сокровище мое?

— Вернусь к себе.

— А где твой дом? — спрашивает с насмешкой.

— В деревне на севере, — в первый раз говорит это.

— Про север я знаю. Деревня, значит? А если вся твоя родня уже умерла?

— Еще куда-нибудь…

— И чем займешься? Тяжелой работой… или более легкой?

Не отвечает

— Чудесно. И ты хочешь просто взять и уйти? Тут, наверху, тебе не понравилось? Надоело? Будешь вечерами рассказывать сказки обо мне деревенским детишкам?

И обрывает насмешки, поняв, что и у Йири есть свой предел. Пока еще есть.

— Я предлагал тебе уйти. Помнишь? Ты отказался. Теперь — нет.

— А если я все же покину Островок? — голос неожиданно легкий, парящий какой-то.

— Ты этого не сделаешь, — улыбается Благословенный. — И не потому, что боишься расправы. Просто не уйдешь, если я говорю «нет».

…Он поднимается, плавно отводит волосы ото лба. Складывает руки в жесте полного подчинения. Спрашивает:

— Докладывать ли вам, что я узнаю о виновных в гибели Феи?

— Конечно. Сам справишься?

— Да. Могу ли я сам решать, что с ними делать?

— Разумеется. И выберешь себе новую лошадь.

— Ваша воля, мой повелитель.

Сидел, сложив руки на коленях, спиной к окну — солнце светило сзади, и нельзя было толком разглядеть лица. Говорил негромко. По зеленому шелку плавали веселые блики и тени, такие же, как на широких листьях растений возле окна.

Легче стало, когда увидел девчонку — не маленькая уже, пожалуй, четырнадцать будет. Дура… от таких слов отвык уже — а по-другому не назвать. Сразу, с порога — в слезы:

— Я ничего не знаю! Она похожа на Соэн…

— Не знаешь о чем?

Девчонка совсем теряет голову и захлебывается плачем:

— Пожалуйста, простите мою госпожу!

— Не хотел бы я иметь таких слуг, — задумчиво говорит Йири. — Теперь уж говори все.

А она не знает даже причины. Хотя госпожа — считай, старшая сестра для девчонки. Кто же так с сестрами поступает?

Свет переливается на держащем рукав браслете. Другой — в тени.

…Та была подругой одного из сыновей осужденных… Глупо. Глупость человеческая петлю затягивает — и у него на горле. Сначала — те двое. В чем он провинился? А теперь эта женщина посчитала виновным его. Может, и так. Но за что — Фею? Ах, да. Она всего лишь животное. А для Благословенного, например, эта женщина — всего лишь стоящая внизу. А сам повелитель — для Неба.

Все равно теперь.

Сумерки уже. По листьям ползет туман. Живой, шевелится, сворачивает щупальца клубочками или обвивает кусты. Тихо. Влажный звук меди — отмерили время. И снова тихо.

— Что ты считаешь справедливым взять за жизнь твоей лошади?

— Ничего мне не надо. Но… простая вышивальщица, пусть мастерица. Каждому позволено свое. Моей воли нет — есть ваша. За пренебрежение — пусть ответит она одна.

— А девчонка? И конюх? Они тоже виновны, хоть и по-другому.

— Та — просто дурочка. Преданная — но за глупость платят все. И он — за свой недосмотр. И за попытку солгать. Но пусть останутся жить.

— Хочешь, чтобы их отпустили?

— Нет.

— Я не понимаю тебя.

— Пусть решит воля Неба…

— Разумно. Ты гораздо добрее с теми, кто внизу.

— Я знаю, почему они выполняют приказы. И почему те, что наверху, — их отдают.

— Жалеешь таких, как ты когда-то?

— Нет. Я теперь не умею жалеть.

— Учишь меня справедливости? усмехнулся Благословенный.

— Разве у меня есть право на это?

— Даже если и нет, кого ты спросишь об этом? Но шутки в сторону. Они по праву твои. Делай, что хочешь.

Иногда предоставленным воле Неба давали задание, на котором не хотели терять хорошие рабочие руки — закрепить что-то на высоте или другое. Но часто поступали иначе. Этих двоих опустили в яму, куда бросили недавно пойманных яссин — смертельно ядовитых змей. Йири дал сроку — час.

Умерли оба.

Девчонка начала визжать и метаться. Мужчина попробовал убить змею — она показалась ему ленивой и сонной. Яссин были весьма раздражительны…

Наблюдатели доложили об этом. Йири кивком отослал их. Лицо его не изменилось.

— Сердце мое, откуда в тебе это? — задумчиво спросил Юкиро. — Тебя не учили действовать, не обращая внимания на посмевших стать на пути.

— Верно, — Йири отвел глаза от окна. — Многому пришлось учиться самому.

Он молчал некоторое время. Потом спросил, и всегда мелодичный голос стал будто рваным.

— Мой господин… Вы хотите иного? Чтобы я был — иным?

— Я же сказал — какой есть. Но ты и так будешь только таким, каким я захочу, — устало сказал Юкиро. — Пора бы понять.

После тех дней на любимца Благословенного стали смотреть по-другому. А на что обращал внимание он, догадаться было нельзя.

Пасмурно. Мелкая взвесь — не дождь, водяная пыль. Человеческая фигура бродит по пустому саду. Сад красив, только зелень кажется тусклой. Здесь почти нет цветов — лишь мелкие иссиза — белые сариссы. И кусты снежноягодника. Узорчатая дорожка — черные и бежевые мелкие плитки, причудливо огибающие друг друга — мокрая.

На тонких пальцах человека — три кольца. Одно маленькое, простой золотой ободок. Другое — золотая змейка, смотрящая на собственный хвост. Третье — с гранатом. Темно-красный камень, затаившаяся меж гранями жизнь — как духи садов осенью и зимой. Но те — в полудреме, которую трудно нарушить, а камень словно выглядывает сам из себя. Камень жизни.

Человек подходит к пруду — и вдруг срывает гранатовое кольцо. И бросает в воду.

Запад. Земли сууру-лэ