И тут он услышал робкие шаги и обернулся на звук. Молодой ассистент, одетый тепло, в меховой шапке, сдвинутой на затылок, осторожно приблизился к Ефремову. Сновидение оказалось настолько четким, что Антон разглядел незнакомца. Это Анатолий, только черты лица моложе и легче, еще не обремененные прожитыми годами. Хозяин Мерриберга осторожно протянул руку. Сухое пожатие и Ефремов произнес деловито:

– Сегодня я рассчитывал на хорошую погоду, и случилось именно так. Небо прояснилось. Мне нужна Дельта Возничего. Шифр – W-P-3122.

Он поднялся по железной лесенке рефрактора. Рукой, одетой в черную перчатку, любовно провел по полированному металлу телескопа. Поднял взгляд. В секторообразной щели заметил две звезды четвертой и пятой величины. Ефремов узнал их. Ошибки быть не могло, он знал звездное небо как собственный дом. Это кусок созвездия Северная Корона. Но тут светила медленно уплыли. Их сменили другие. Это ассистент включил механизмы. Купол обсерватории вместе с рефрактором, лестницей, креслом двинулся с запада на восток. Шарниры зашумели. Наконец долгота была найдена. Жерло трубы двинулось вперед, туда вглубь космоса, ближе к звездам и галактикам. Труба будто прицеливалась, но ночные огни небосклона остались недоступными.

Ефремов взял записную книжку и вычислил координаты Возничего. Гудение продолжалось – это механизм, синхронизированный с суточным вращением Земли, неотступно следовал за звездой. Казалось, связь рефрактора с далеким светилом в эти минуты самая прочная. Обсерватории удалось протянуть магическую нить, соединившую два мира, и тонкий луч Дельты Возничего падал в окуляр прибора. Антону почудилось, что было еще что-то кроме света далекой звезды, нечто большее, превышающее человеческий разум. Оно тихо вплелось в луч. Это диалог двух вселенных, двух цивилизаций, двух разумов, не беседа с использованием технических несовершенных средств, а разговор на духовном уровне. Настоящее озарение. Богослужение, но иное, не то плоское и приземленное, существующее в человеческих церквях. Там, в древних храмах есть только отблеск благодати этой зимней ночи.

Ефремов посмотрел в окуляр, затем оторвал взгляд от звезды и осмотрелся вокруг. Мгла обсерватории обступила его. Нет, он не на Земле, он там, в волшебном параллельном потоке чужих воль и сознаний. Антон нашел взглядом ассистента и произнес:

– Довольно. Можно остановиться.

Гудение стихло. Лишь тикали часы, отмеряя мгновения человеческой жизни.

Ефремову захотелось изучить еще какой-нибудь объект. Он вспомнил, что когда-то в Симферополе наблюдал прославленную Туманность Андромеды.

– Теперь прошу М31. Координаты установите сами.

Под шифром М31 значилась та самая внегалактическая туманность.

На самом деле это был иной мир. Другая галактика. Самая близкая к нашей. И можно не догадываться о ее сути, но Ефремова навязчиво донимала мысль, что там, в одном из звездных рукавов есть светило, подобное солнцу. Возможно, желтый карлик. Вокруг него вращаются планеты, и одна из них обязательно обитаема. И представилось это Антону не как фантазия, а как свершившийся факт, давно запечатленный разумом. Другой мир. Другая земля. Иная цивилизация, ушедшая в своем духовном развитии далеко вперед, не знающая больше срывов и падений в мировые войны, не задушенная истерией безумных идей. Светлая и чистая, как вода в горном ручье. Спокойная, как лесное озеро. А может, он тешил себя мечтой о мире, который не знал зла?

И он увидел океан. Еще не ясно какой, то ли космический, то ли горько-соленые воды бились в скалу, к которой прикована Андромеда, ожидающая Персея-освободителя. Вдруг из пучины поднялся Кракен. Он протянул щупальца к беспомощной девушке, и в это мгновение легконогий Персей взрезал воздух, мелькнула голова медузы. Все завертелось.

Закружились галактики с оазисами обитаемых планет, светила Ориона – Беллатрикс и Бетельгейдзе, трехзвездный пояс посередине, а внизу Ригель и Санор, темные облака материи, озябшие во вселенском холоде. Завращались миллионы белых карликов – умершие звезды, в которых вещество так уплотнено, что нет атомов, лишь ободранные ядра, стиснутые многотонным давлением. Заплясали пульсары, вспыхивая ярким пламенем, что даже Солнце утонуло бы в нем, как слабая свеча. Завращались электроны, сталкиваясь с другими частицами, высвобождая необъятную энергию, и, казалось, ось мирового разума сошлась с невидимой нитью, связавшей М31 и Землю.

Все закружилось быстрее, преодолев скорость света и горизонты трехмерного мира. Разум Ефремова выпал из привычной сетки координат. Длина, ширина и глубина будто продублировали друг друга и…

Антон очнулся. Ему было холодно. Сознание, еще до конца не порвавшее нити, соединяющие со сновидением, решило, что сон продолжился. Однако за окном был полумрак. Вечер. Поэтому и похолодало. Он тяжело поднялся с вольтеровского кресла, начал ходить, разминая затекшие члены, но остановился объятый страхом. Сон не хотел отпускать его. Шаги такие же робкие, как в мире грез, послышались наяву. Ефремов пропустил тот момент, когда открыли дверь. У него не отложилось в памяти ни скрипа, ни металлического скрежета. Это означало, что незнакомец открыл дом своим ключом. Антон точно знал, он закрыл изнутри парадную дверь. Анатолий приехал? Да нет, видимо та художница.

Ефремов быстрым шагом покинул кабинет, но вскоре застыл на верхней ступеньке, увидев в конце лестничного марша девушку. Женский силуэт четко вырисовывался при желтом свете.

– Вы что здесь делаете? – спросил он на всякий случай, зная ответ.

Незнакомка внимательно посмотрела на Ефремова.

– Приехала в гости. Разве господин Аир вас не предупредил?

– Предупредил.

«Конечно же, – осенило его, – как я раньше не мог вспомнить. Фамилия-то простая. Точно. Анатолий Всеволодович Аир. Фамилия – многолетнее травянистое растение – простая ассоциация».

Ей показалось, что кофе похож на нежную бабочку темно-шоколадного цвета с крыльями теплыми и бархатными, нежными и едва неуловимыми. Кофе. Она медленно произнесла это слово во сне, стараясь осязать вкус напитка на языке. Бархатный шар с округлым ароматом затрепетал в горле и спорхнул с уст, легко касаясь нижней губы. Бабочка улетела, оставив шлейф шоколадной пыли. Он растворился в воздухе, и Нина открыла глаза. Она решила, что почудилось, тогда почему запах кофе приятно дразнил ее встать с постели. Сон продолжался? Нет, это не сон. Аромат бодрящего напитка заполнил спальню. И знакомый вкус на языке. Значит, он уже встал и приготовил завтрак.

Кто-то добавляет в кофе кроме сливок еще что-то. Корицу, например, мед, алкоголь, пломбир. Нина не любила этого. Она предпочитала вдыхать и пить утренний нектар в первозданном виде, или в первородном, как она говорила, и никаких новых нот, не надо заглушать музыку пробуждения, не надо скрывать симфонию чистого вкуса за нагромождением иных нот. Иначе симфония превращалась легко в какофонию. Для того чтобы обязательно пробудиться не нужны были акценты. Кофе – шоколадная бабочка – и так прекрасен.

Она встала, оделась, сладко потянулась и прошла на кухню. Вот он, новый день и новые открытия, а, возможно, ничего нового и не случится, но день обязательно будет прекрасен.

– Доброе утро, Андрей.

– Доброе, – улыбнулся он.

Ей почудилось, что она сейчас шагнула в комнату из иного мира, из мира снов, вернулась из долгого-долгого путешествия, которого не запомнила, но вынесла из него только хорошее. Если и было плохое, оно забылось, оно осталось по ту сторону реальности. Есть такая поговорка: все плохое я оставлю во сне. Так пусть оно и исчезнет навеки там.

– Как прошла ночь? – спросил Андрей.

– Замечательно. Я так сладко никогда не спала. Мне снилась зима, сильный мороз и… – Она задумалась, припоминая. – Кажется, смутно я видела два мужских силуэта. Лиц я не запомнила. Они разговаривали о звездах.

– Всего не запомнила? Ты просто устала. Это волнение. Такие перемены: выбор картин для выставки молодых художников, мысли о том, как все это пройдет. Возможно, те два человека говорили не о звездах, а о твоих картинах.