Влюблена я была все эти годы в так и не состоявшегося певца Анатолия Безродного, который после окончания училища не поступил в консерваторию, а пошёл по профсоюзной линии и сторонился меня ещё больше после моего возвращения в Саратов. У него были красивые взрослые девушки, которых он нередко менял, – а я вела им учёт, мучительно завидовала, писала ему письма, воображая себя Татьяной из «Евгения Онегина», и доходила даже до того, что, зайдя в кафе после его ухода оттуда, прикладывала губы к его чашке с недопитым кофе. «Болела» я этим человеком долго, но в какой-то момент, когда он уже решился посягнуть на мою невинность, и для этого возникла подходящая ситуация, сработали моё воспитание и инстинкт самосохранения – и дело ограничилось страстными поцелуями, следы от которых я носила и берегла как заслуженные и выстраданные почётные ордена.

После этого мужского «фиаско» уже никакие мои «преследования» и попытки оправдаться не возбуждали интереса в этом взрослом и опытном мужчине, они стали его просто раздражать. Должна рассказать о финале этой истории, когда много лет спустя я прилетела из Швеции навестить любимый город, любимых подруг и, конечно же, хотела увидеть человека, благодаря которому я пережила такие сильные чувства. Узнав телефон, я позвонила ему и попросила о встрече. Он категорически отказался. Я смирилась и «терпела» почти до самого конца своего пребывания в Саратове, а затем решила, что не буду себе отказывать в желаниях и, взяв такси, отправилась по адресу, где проживал мой избранник со своей семьёй. Это оказался убогий рабочий район на окраине города.

Попросив таксиста подождать меня, я выпорхнула из машины и отправилась на поиски нужного подъезда. У подъезда на лавочке сидел мрачного вида дедок в старомодной шляпе и читал газету. В своей меховой пижонской «разлетайке», я выглядела в этой обстановке, как павлин, залетевший в курятник. «Не подскажете код подъезда?» – обратилась я к старичку, подумав в ту же минуту, что подобные «совковые» личности обязательно проявят бдительность и добровольно не «сдадутся». К моему удивлению, код я получила немедленно и, взлетев на нужный этаж, позвонила в дверь. Мне никто не ответил. Тогда я позвонила к соседям. Открыла приветливого вида женщина, и я попросила передать Анатолию Безродному привет от шведской гостьи и пакет, в котором были пара бутылок виски и моя фотография. «Да он же сидит там на лавочке!» –всплеснула руками женщина. О ужас! Как же мне сердце не подсказало, как не дрогнуло во мне ничего! Когда я сбежала вниз, старичка и след простыл! Села в своё такси и попросила водителя объехать дом дважды, пояснив, что, похоже, один старичок затаился в кустах. Никого не нашла. Прилетев домой в Швецию, я позвонила Безродному и услышала горестные признания в несостоятельности, в неудачной семейной жизни, в болезнях и нежелании мне показываться в таком виде. Конечно же, он меня узнал! И на прощание сказал, что, наверное, он всё-таки чего-то стоит, если я сохранила память о нём.

После окончания училища, сдав госэкзамены на «отлично» и изумив всех, от симпатизирующего мне ректора консерватории до закадычных подружек, дружными рядами идущих по протоптанной дорожке, я не стала поступать в консерваторию, а вернулась в Витебск с намерениями поступать в театральный институт на актёрское отделение. Папа подготовил меня к экзаменам: проза – «Мальва» Горького, стихи – Маяковский «Скрипка и немножко нервно…» и «Скифы» Блока, басня Крылова «Троеженец» (почти весь этот репертуар могу прочитать и сегодня).

Папа привёз меня в Минск и показал сначала старенькой Вере Павловне Редлих, в прошлом знаменитой руководительнице новосибирского театра «Красный факел», а в те годы преподававшей в минском театральном институте. «Деточка! – сказала Вера Павловна, – если бы я набирала курс, я бы вас взяла, но курс в этом году набирает Рохленко». Папа привёл меня к Рохленко. Тот, посмотрев на меня внимательно, заявил, что курс в этом году набирается «целевой» для пополнения труппы театра Янки Купалы и там нужны высокие стройные голубоглазые блондинки (всему этому я не соответствовала ни в коей мере!). Помню ещё, что зачем-то читала свой репертуар Борису Луценко – руководителю русской драмы. Большого восторга он не выказал. Мы пошли с папой в ресторан, и там он удивил меня, предложив закурить сигарету (признаюсь, что в тот период я покуривала, но не при родителях). Обсудив ситуацию и признав её безвыходной, мы уехали обратно в Витебск, где я и прожила ещё год до поступления в ленинградский театральный институт на театроведческий факультет.

Как мне кажется, именно в то время в Витебске разыгрались первые сцены жизненной трагедии моего брата. Один раз он неожиданно прикатил из Иркутска к нам в гости с сыном Марком и успел пробыть один или два дня. Ночью в нашей квартире раздался звонок. Я уже была в постели, но выскочила в коридор и успела увидеть (пока меня не попросили уйти) совершенно разъярённую и истерически кричащую Бэлку, жену Эдика. Вся семья уединилась на кухне, а я уснула. Когда я проснулась, Бэллы уже, по-моему, не было. Выяснилось, что Эдик привёз Марика без разрешения его мамы. А она немедленно прилетела за ним следом. Уже потом, несколько лет спустя, я узнала подробности этой ситуации. Эдик обнаружил, что жена ему изменяла и, решив с ней немедленно развестись, не нашёл ничего лучшего, как схватить ребёнка в охапку и сесть с ним в самолёт. Этот первобытный порыв стоил ему дорого. Да, мой умный, добрый и интеллигентный папа сумел в ту ночь убедить Бэллу, что Марку в этот сложный период лучше побыть с нами, и она оставила его нам на какое-то короткое время. Но потом отношения складывались так, что Марк был отлучён от своего отца и от нашей семьи и вырос глубоко одиноким человеком, талантливым и тонким, но без жизненного стержня. Работая геологом после окончания Московского университета, он страстно любил камни и минералы и собрал потрясающую коллекцию. В этих же геологических экспедициях он пристрастился к алкоголю и в итоге практически спился, заболел и умер. Эта цепочка несчастий продолжилась в судьбе его собственного сына, которого воспитывала мать-одиночка – милая Катя, которую Марк бросил из-за какого-то «походного» увлечения. После смерти Марика, его сын Володя – умный перспективный программист, только недавно нашедший работу в Питере и живший со своей девушкой, неожиданно для всех покончил с собой. К этому времени у моего брата уже давно была другая семья и нежно любимый взрослый сын Мишуня, бизнесмен, который помогал всем членам семьи выживать в сложных обстоятельствах. Тем не менее, я убеждена, что именно эти трагедии укоротили жизнь Эдика, который ушёл от нас около двух лет назад.

Не помню последовательности встреч и событий в Витебске. Кого-то помню ещё по первому полугодичному пребыванию, кого-то встретила уже в это время – время паузы до поступления в питерский Институт театра, музыки и кинематографии. Были подружки, не оставившие большого следа в моей жизни. Среди них помню только милую и добрую Олечку Трус – дочку народного артиста Белоруссии Анатолия Труса, мудрую и спокойную Оксану Соловьёву, бесшабашную Наташу Михайлову, яркую и экстравагантную Светку Погорельскую, потрясшую впоследствии моё воображение своей семейной жизнью: много лет подряд она сочетала двух мужчин одновременно, те знали прекрасно друг друга и даже в какие-то моменты соединялись в одной квартире. Рассказывали, что, зайдя на минуточку к Свете и не застав её дома, можно было увидеть её мужчин за домашней работой: один чистит картошку, другой – Светкины ботинки. «А где Света?» – «Ушла с подругами в ресторан!»

В это же время меня посетила моя следующая любовь. Ею стал молоденький артист папиного театра Володя Крицкий. Он был полной противоположностью Безродному. Мягкий, добрый, безвольный, любитель выпивки и тусовок. Высокий и тощий, довольно пластичный, лёгкий и весёлый. Путь к моему сердцу он нашёл «через желудок». Я всегда отличалась, по словам моего брата, «взволнованным отношением к еде». Вся семья Крицкого во главе с бабушкой, обожавшей внука, а заодно и меня, жили в деревне под Витебском и имели своё хозяйство. Меня они принимали по-царски! Домашняя колбаса, свежие яйца, солёные огурчики своего производства, жареные грибы – вся эта деревенская снедь вызывала во мне сильнейший интерес. Поездки с Крицким в деревню превращались в праздники! Праздниками были и все театральные тусовки: отмечание премьер, ночные «выпивоны» после спектаклей в гримёрках, актёрские компашки у кого-нибудь дома. Крицкий периодически напивался, я с ним ссорилась, иногда ревновала. Делилась в письмах к саратовским подружкам своими переживаниями, чаще всего предельно непоследовательными: «Крицкий – негодяй! Никогда больше…», через неделю: «Мы с Крицким пошли…» И так всё время. Свидетелями наших взаимоотношений были актёры театра и, в первую очередь, юная Света Окружная, ныне звезда белорусского театра, а тогда только недавно принятая в труппу и сыгравшая вместе с Крицким в «Московских каникулах» (моя первая проба пера в местной газете «Витебский рабочий»).