И вот уже Алма-Ата, что в переводе означает «Отец яблок». По всему городу арыки, в которых журчит вода. Огромные клумбы с высокими разноцветными гладиолусами. Домик дедушки в самом центре на скрещении проспекта Абая и улицы Ленина. За дедушкиным домом возвышаются горы, где мы собираем ранние подснежники. Кругом продаются громадные красные яблоки, просто иногда с голову новорожденного ребёнка. Папин театр у сквера имени 28 Героев Панфиловцев (вникать, кто такие эти панфиловцы, мне в голову не приходило – герои и герои…). Папино имя на афишах по всему городу (один раз мне как-то стало грустно и одиноко на остановке автобуса в центре города, но увидев нашу с папой фамилию на ближайшем столбе, я успокоилась). Первые женские ощущения от внимания мужчин, заговаривавших, «пристававших» ко мне на улице. Мне это нравилось. Думала иногда: «А как же я буду жить старой, когда на меня уже не будут обращать внимания мужчины?» (от автора: и это, действительно, оказалось грустно). Весёлая, избалованная, самоуверенная девочка – я настолько была сильна в своей самовлюблённости, что, как выяснилось буквально на днях, совершенно вытеснила из своего сознания учёбу и травлю со стороны одноклассников в 25-й школе Алма-Аты. Я помню, как дралась с мальчишками в школе, как наваливалась на них и била смертным боем, но не помнила, что меняла школу – всегда была уверена, что училась в 23-й школе. Пазл сложился только пару месяцев назад, когда мне позвонила почтенного возраста дама, фамилия которой мне смутно что-то напомнила. Сообщила, что она моя одноклассница и помнит отчетливо, как меня травили в школе, даже помнит мой портфель с двумя замками, который у меня отнимали мальчишки и перебрасывались им над моей головой. А я металась от одного к другому, пытаясь его забрать. Я мучительно пыталась вспомнить эти сцены, даже позвонила своей кузине – ровеснице, прожившей всю жизнь в Алма-Ате и подтвердившей, что я-таки училась некоторое время в школе 25. Я помню только, что никогда не любила обычную общеобразовательную школу. Подделывала справки, чтобы не ходить на уроки физкультуры, ненавидела учителя по черчению, который говорил мне ледяным тоном, показывая на циркуль: «Казимировская! Возьмите этот предмет в правую руку и чертите им, а не левой ногой!» С теплом я вспоминала всегда только музыкальную школу имени Амре Кошаубаева на улице Гоголя у городского рынка и свою невероятную учительницу – ссыльную немку Сильву Георгиевну Когай – подругу Рудольфа Керера. До сих пор не могу себе простить, что не сохранила дневников с её записями! Но если вы подумаете, что она меня бесконечно хвалила, то вы глубоко ошибётесь! Сильва Георгиевна делала всё, чтобы жизнь не казалась мне мёдом. Она выгоняла меня с уроков, а вслед мне летел мой дневник. Она всегда занижала мои оценки (помню, как Сильва Георгиевна довела себя до сердечного приступа, с пеной у рта доказывая комиссии на академическом концерте, что мне надо поставить «четыре» а не «пять»). Но зато я начала побеждать на конкурсах, что стимулировало меня и заставило продолжать занятия фортепиано. До сих пор храню маленький барельеф Глинки – награду за победу в конкурсе 1964 года на лучшее исполнение «Сольфедетто» Филиппа Эммануэля Баха, которое мы играли за закрытым занавесом. А сколько времени и энергии вложила Сильва Георгиевна в мою подготовку к Первому Национальному конкурсу юных пианистов Казахстана. Мы занимались в зале целыми днями, моя мама приносила нам бутерброды, убеждая делать маленькие перерывы на еду. Но результат не заставил себя ждать. Я получила первое место! Помню, что играла, среди прочего, ре-мажорную сонату Моцарта и три очаровательные пьески Стоянова. Было много шума, меня показали по телевизору! Тогда для меня это что-то значило! Сильва Георгиевна была и является для меня образцом Учителя, которому обязаны и я, и все мои ученики своими успехами. Она прекрасно играла сама. Совершенно необычным и необъяснимым для меня было то, что Сильва Георгиевна плохо СЛЫШАЛА! Находясь от неё поблизости, надо было почти кричать, чтобы она услышала твою речь. А вот в огромном концертном зале, сидя в последнем ряду, она слышала каждую неверную ноту, малейшее несовпадение с её трактовкой. Вот этим всем я и жила! И уж какая тут 25-я школа, какие портфели, какой циркуль!

А папин театр! Это был целый мир: мощный Диордиев – Король Лир, интеллектуал Померанцев – Шут, исчезающий в папином спектакле на одном из поворотов сценического круга, ослепительная цыганка Алёна Скрипко в «Рабе своего возлюбленного» Лопе де Вега. Это были имена, которые я слышала дома, это был мир, которым я дышала. А ещё были дворовые подружки и друзья – такие разные!

Майра Мухамбетова – очаровательная круглолицая казашка из ведомственного дома ЦК. Один раз её фотографию поместили в газету, и целым событием стало для нас письмо, присланное ей каким-то солдатиком, влюбившимся в неё и предложившим ей переписку! Зойка Абенова, живущая в барачном доме наверху какого-то странного недоразрушенного холма в центре нашего двора на углу улиц Массанчи и Абая рядом с магазином «Салтанат». Ещё я дружила с мальчиком Борей Фищуком – тонким и звонким, хорошеньким и женоподобным! Один раз я была приглашена на его день рождения. Это было очень необычно и изысканно! Мы ели шоколадный мусс и играли в шарады. Там я познакомилась с интересным «гладким» мальчиком Сашей Пучкиным, с которым впоследствии пересеклась в ленинградском театральном институте. Думаю, что он был связан с органами безопасности, во время учёбы работал консультантом на съёмках советско-американского фильма «Синяя птица» и об этом холеном молодом человеке ходили определённые слухи в нашем институте.

Но вернусь к себе и к своим переездам. Мне 14 лет! Папа опять в новом театре. Это Саратовский драматический театр, носящий гордое имя Карла Маркса. В театре работают маститый Юрий Каюров и юный, совершенно «зелёный», по словам папы, Олег Янковский, женатый на ведущей актрисе театра Людмиле Зориной. Красивенький и юный Янковский того времени, уже выкрашенный в соломенный цвет для фильма «Щит и меч» и рассказывающий глупые анекдоты в театральных гримёрках, мне совершенно не нравился и даже не льстила зависть подружек (ведь я могла не только легко пересекаться с Янковским в кулисах, но даже репетировала один раз с ним общую сцену в спектакле «Судебная хроника» Якова Волчека, где Олег играл хулигана Бабичева, а я изображала положительную девочку Надю, мужественно свидетельствующую против него в суде). Нравиться не нравился, но когда Янковский, обращаясь ко мне – Наде, произнёс нечто, типа: «Выступила? Теперь пей по утрам молоко! Будешь бегать далеко, будешь прыгать высоко!» – у меня пошли мурашки по телу! Видимо, режиссёру – моему отцу – сразу стало понятно, что на роль положительной героини я не гожусь – он не продолжил работу со мной, это была единственная репетиция. К тому же я была занята по горло – стала студенткой музыкального училища при Саратовской консерватории.

Саратов был и, похоже, остаётся моим самым любимым городом! И, наверное, не только потому, что в те годы он был очень красив: широченная Волга, огромный мост, связывающий Саратов с Энгельсом, очаровательный сквер Липки с памятником Чернышевскому на площади при входе. И здесь же, наискосок друг от друга, на пересечении улиц Радищева и Кирова, два самых дорогих для меня здания: Консерватория имени Собинова и наше музыкальное училище, непосредственно граничащее со стадионом, который зимой превращался в огромный каток с музыкой, цветными фонариками и бегущими по льду фигурками. Саратов мне дорог, в первую очередь, потому что здесь прошла моя ранняя юность – самые счастливые годы с искренними порывами души, возникновением крепкой дружбы, с интересной и осмысленной учёбой. Здесь испытала одну из самых сильных влюблённостей в своей жизни, не побоюсь сказать, любовь. Вся жизнь воспринималась остро, иногда остро до болезненности! На курсе я оказалась одной из самых младших. Нас таких было только четверо: Таня Васильченко – дочь бывшего директора нашего училища, Таня Агроскина – дочь замдиректора оперного театра, я и Наташка Шабалина – дочь какого-то солидного юриста. Нас «по блату» приняли в училище на год раньше положенного, обязав доучиваться в 8-м классе вечерней школы. Мы стали закадычными подругами и, по моему мнению, самыми лучшими пианистками курса. Гордились своей симметричностью: две Наташки – две Танюшки, две стройняшки – две толстушки, две блондинки – две шатенки. (Сейчас грустная симметрия тоже соблюдена: двое из нас ушли в мир иной, мы с Агроскиной ещё живём, тьфу-тьфу-тьфу.)