- В общем, Джакомо, - старый Медичи снял шаперон и отёр пот со лба, - присылай все документы в Кареджи. Мы до конца лета пробудем там... Нужно было раньше уехать.
- Пожалуй, мы с Ренатой последуем вашему примеру и навестим её родителей, - отвечал нотариус, снимая очки и промакивая платком переносицу. - На редкость душное лето. Так что я не раз ещё к вам наведаюсь.
- Заодно обсудим "Диалоги" Платона, - оживился Козимо. - Ты ведь прочёл?
- Прочёл. Теперь за них взялась Рената. И, кажется, скоро родится пародия.
- С удовольствием стану крёстным отцом этой новорождённой, - Козимо подался вперёд. - Кстати, Джакомо, ты случайо не помнишь, кто позировал для Давида - ну, у нас в саду? Мои меня совсем замучали: "кто?" да "кто?".
- Помню, - кивнул Джакомо Винченцо и вернул очки на свой острый нос. - Я.
Синьор Медичи на мгновение онемел.
- Ты?..
- Ну... жизнь коротка, а искусство вечно, - нотариус отвёл взгляд куда-то за спину хозяина дома. - Хотелось, чтобы меня запомнили молодым и красивым... а не занудным юристом, посадившим зрение на крючкотворстве... Правда, я был тогда очень худым, и Донателло пришлось сглаживать мои торчащие рёбра... Но вроде естественно выглядит. Кстати, а где те портреты, что всегда обрамляли окно?
- А?.. Портреты... Мы их подарили, - Козимо качнул головой. - То-то мои удивятся...
В осиротевшее окно был виден сад, где под самым солнцем в чашу фонтана смотрелся бронзовый юноша с отстранённой улыбкой, принимая как должное собственную красоту.
<p>
III. Всё своё ношу с собой</p>
Удивительно, но бывали дни, когда Лукреция проникалась любовью к Джиневре. Это случалось каждый год, за неделю до переезда в Кареджи, или Кафаджоло, или другую деревню, где над всеми постройками возвышалась их вилла. Джиневра единственная из всей семьи умела собираться очень быстро. Гребень, столовый прибор и косметику она заворачивала в платок и прятала в запасные туфли, туфли заворачивала в сменное бельё и платье, помещала всё в сумку, вешала на пояс флягу - и была готова отправляться хоть на край света.
- Моя матушка часто ходила в паломничество и брала меня с собой, - объясняла невестка. - В дороге она научила меня обходиться малым.
Конечно, для долгого пребывания в загородной вилле требовались ещё пара нарядов, пара книг и рукоделие, но они занимали лишь небольшой дорожный ларец - ничтожный в сравнении со штабелями сундуков, собранных остальными домочадцами.
Беспорядочнее всех выглядела комната свекрови, и невестки, недолго думая, сами взялись уложить её вещи, чем Контессина была крайне довольна, лишь с незлобивым ворчанием давала указания. К вечеру Джиневра и Лукреция окинули усталым взором поле битвы и обнаружили, что находятся в голых стенах, не считая остова кровати и трёх длинных скамеек.
Вторыми шли Козимо и Пьетро, которым во что бы то ни стало нужно было взять с собой все книги, коллекции, драгоценности и некоторые картины, самые любимые, которые отец и сын просто обязаны были созерцать каждый день. Лукреция предложила однажды заказать копии книг, чтобы оставить их в Кареджи, тем более что они могли себе это позволить, какой бы дорогой ни была работа. Или вообще приобрести печатные - они гораздо легче и займут меньше места. В конце концов, их не так жаль будет забыть и потерять в дороге или оставить зимовать на вилле.
На Лукрецию посмотрели как на сумасшедшую.
Третьими по масштабам стихийного бедствия были дочери: они не могли поступиться ни единой ленточкой в своём летнем гардеробе, а также в зимнем - вдруг наконец-то внезапно похолодает, и к каждому наряду тщательно подбирали рубашку, чулки и украшения.
Джованни, к счастью, был гораздо менее остальных привязан к вещам. Он обязательно терял что-нибудь и во Флоренцию вёз на сундук-другой меньше, чем из Флоренции. Хотя иногда он терял что-то важное, и Джиневра клялась убить его яшмовым канделябром, и Лукреция с Пьетро уговаривали её пересмотреть всю поклажу, и обоз останавливался, и ключи скрипели в замках, и крышки стучали, вещи шуршали, а прислуга сквернословила. Джиневра всё это время держала подсвечник наготове, а Джованни, судя по выражению лица, молился, и молитва его была услышана, потому что пропажа находилась в восьмом сундуке, а не в двадцать пятом.
Сыновей Лукреция собирала сама, потому что догадывалась, чего ей будет стоить пресловутая самостоятельность и вседозволенность. Свободы подождут до совершеннолетия - а пока пожалейте коней и мулов.
Домашняя утварь, слава Небесам, имелась в Кареджи в изобилии, постели и шпалеры не занимали столько места, сколько казалось на первый взгляд, а лекарства обычно удавалось всучить на сохранение врачу или цирюльнику. Всё остальное всегда можно было купить на месте.
Лукреция предвкушала то сладостное мгновение, когда воссядет на одном из сундуков, благоразумно подстелив подушку, и хлыст засвистит в руках кучера... но судьба преподнесла ей несколько препятствий.
Во-первых, Козимо настаивал, чтоб фра Филиппо ехал с ними. Художник возмущался, что стены и потолки часовни, которую ему поручено расписывать, с собой не заберёшь, но старый Медичи возразил, что теперь самое время поискать натуру и натурщиков для пышной сцены Поклонения Волхвов, и лучший источник для мятежной музы бывшего монаха - именно в Кареджи, а всё необходимое для эскизов не так уж обременительно.
Фра Филиппо из вредности угнездился на крыше одной из карет, дабы пейзажи открывались ему во всём великолепии перспективы. У этого маэстро явно наблюдалось некое болезненное тяготение к высоте, в то время как большинство обывателей испытывает к ней страх.
Во-вторых, Лоренцо не пожелал расставаться со своей девицей. Он требовал, чтоб Леонелла отправилась с ним, и без неё отказывался тронуться с места. Куртизанка твердила до хрипоты, что у неё, вообще-то, тоже есть дом и семья, которых она не может оставить. Караван рисковал застрять во дворе до заката, пока бабушка пылкого влюблённого не осведомилась, из кого состоит семья девушки. Из двоих младших братьев и сестры, отвечала Леонелла, старшему из них пять лет, и их никак нельзя оставить без присмотра, а пристроить троих малолеток на целое лето некуда.
