- Бери их всех в охапку и тащи сюда. В людской присмотрят. А то мы никогда отсюда не уедем.

   В людской в Кареджи, подразумевала Контессина, потому как большинство прислуги отправлялось вместе с ними.

   В-третьих, когда Леонелла успела бегом умчаться и примчаться с выводком детишек и котомкой пожитков, Лоренцо - оседлать коня, чтоб гарцевать на зависть горожанам и пейзанам, все остальные - разместиться в трёх каретах, слуги - забраться по телегам, обоз - наконец-то тронуться с места, а сторожа - запереть наконец ворота... Пьетро как бы невзначай спросил, не попадалась ли жене шкатулка с долговыми расписками. Нет, он ничего такого не имеет в виду, просто чтоб знать, в котором сундуке.

   Лукреция почувствовала, как волосы под вуалью зашевелились...

   Шкатулка нашлась в сундуке, на котором сидела она сама, рядом с другими бумагами, но за эти секунды Лукреция успела мысленно сравнить вес подсвечников из яшмы и бронзы и представить всю семью в трауре.

   Но звон подков по раскалённой мостовой стократ приятнее колокольного - и окна соседних домов оживают, провожая бесконечную процессию, платаны прощально помахивают ветвями, и солнце ведёт за собой, и лучи его разноцветны и осязаемы, а воздух тяжёл, сух и пылен.

   Слишком уж притихли рощи и посевы, отмечала не отрывавшаяся от окна Джиневра, даже насекомых не слышно, и, по впитанной с молоком матери паломнической привычке, принялась щёлкать чётками.

   Где-то у горизонта вздохнул колокол церкви Сан-Стефано, разбуженный, чтоб отогнать грозу...

   Караван избежал дождя, но прибытие нельзя было назвать особенно счастливым. Тряская дорога и внезапная гроза сделали своё дело: Пьетро почувствовал себя плохо, причём заболели не только ноги, но ещё поясница и руки. Половина слуг засуетилась вокруг синьора, а другая половина ушла срочно растапливать камины, чтобы прогнать сырость.

   Скоро в спальню к сыну пришёл Козимо, тоже жалуясь на суставы. Для него выдвинули нижний ярус кровати, который пришлось разделить с младшим сыном, у которого внезапно заболело сердце.

   Потом явился угрюмый Лоренцо и лёг рядом с отцом, не раздеваясь. На замечания он ответил, что, чтобы снять чулки, нужно согнуть ногу и положить на другую ногу, тоже согнутую, а у него слишком болят колени. Пришёл Фабио, помог Лоренцо раздеться и принёс отдельное одеяло.

   Потом прибежал Джулиано, сказал, что боится грозы, а его все покинули и позабыли, пристроился под боком у отца - и через минуту сладко засопел.

   Фабио проворчал, что у самого скоро спина отнимется, сплошные заботы, никакого отдыха, и вернулся на кушетку у окна, где обычно рукодельничали дамы, и, поскольку никто его оттуда не прогонял, устроился поудобнее и задремал.

   Дамы остались наедине с сундуками.

   Джиневра предложила половину выкинуть, пока никто не видит.

   Лукреция возразила, что если Джованни привык всё терять, то Пьетро может и не оправиться после такого удара.

   - Как хочешь, - пожала плечами невестка. - Пойду поем.

   И присоединилась к Контессине, которая уже варила в вине с пряностями случайно попавшего под колёса зайца.

   Почти насытившись запахом будущего угощения, старшая невестка пообещала себе отвоевать кусочек ужина, но сперва отыскать в заключённой в дерево бездне заветную тетрадку. Встав на колени перед сундуком, она принялась вынимать по одной вещи, и скоро села рядом с ними прямо на полу, листая исписанные страницы.

   За окном шумел дождь, за стенкой потрескивали дрова, наверху топали слуги, ветви стучались в ставни - Лукреция гостила у собственной памяти. Она закрыла тетрадь и начала перебирать в уме знакомые строки. Где-то видела чернильницу...

   Небесная вода плясала по карнизу. Гроза приносит облегчение - как помогает порой человеку выплеснуть накипевшие чувства...

   За спиной кто-то вздохнул.

   По холлу бродила неприкаянная Леонелла. Её единственное платье сушилось у камина, и девушка разгуливала по дому в одной рубашке. Она не заметила Лукрецию за крышкой сундука.

   Лукреция позвала её.

   - Ой, - сказала Леонелла и потёрла кулаком глаза. Она выглядела очень расстроенной.

   Лукреция попыталась её подбодрить.

   - Говорила я ему: не купайся в холодном ручье, - посетовала девушка.

   - Когда это он успел? - Лукреция поняла, что речь о Лоренцо.

   - Ну, за ячменным полем, мы там свернули, там ручей. И тут же начался дождь, мы успели промокнуть...

   - Он всегда ледяной, - Лукреция, конечно же, знала, что это за ручей. - Ну теперь-то Лоренцо станет к тебе прислушиваться, - это была ложь в утешение.

   Леонелла шмыгнула носом и тоже опустилась на пол - напротив синьоры:

   - А вы что - стихи сочиняете?

   - Так... - неопределённо отвечала мать семейства. Ей претило, что какое-то дитя улицы набивается на откровенный разговор.

   Леонелла притихла и подпёрла подбородок кулаками. Запястья у неё были совсем костлявые. А у крашенных в рыжий волос пробор выделялся широкой чёрной полосой. Вот природа обмана, подумала Лукреция, не на шутку настроившись на творчество: рано или поздно облупится позолота и вся неприглядная чернота обнажится перед тобой...

   Но Леонелла шмыгнула ещё раз, и хозяйка сжалилась:

   - Есть хочешь?

   Заяц уже канул в Лету, но оставалась апельсиновая вода и кусок ветчины. Лукреция великодушно разделила всё пополам. Она уже собралась расспросить невольную гостью о младших братьях и сестре, но посмотрела, как девица ест с ножа, и решила: хорошенького понемножку. Она и так была слишком добра с этой падшей женщиной, не пристало почтенной матроне прислуживать такой особе. И вместо этого послала за служанкой - мыть посуду.