Что же, всеобщая медлительность нам только на руку, подумала Лукреция и, прищурившись, выглянула в окно.

   По улице проезжала - нет, тащилась - повозка, и скрип её колёс напоминал храп. Из какого-то окна высунулась рука и схватила возницу за грудки. От неожиданности тот чуть не свалился с козел, но рассмотрел обидчика и успел обняться и расцеловаться с ним прямо на ходу.

   Мимо прошла стайка женщин в широкополых шляпах паломниц и пожелала всем, в том числе двум мулам, доброго утра.

   Флоренция просыпалась.

   Дама улыбнулась сама себе: на ум пришла удачная фраза - и поспешила в кабинет, чтобы её записать.

   Тем временем её супруг как раз вспоминал добрым словом увлечение жены, щедро делившейся плодами своего творчества, чтобы ему не было скучно во время вынужденного затворничества. Но теперь-то межсезонье, с его сыростью, иссякло, обострение прошло, и он сможет избрать себе общество по собственному усмотрению.

   Цирюльника эти речи задели за живое: у него с благоверной не ладилось, давно бы с чистой совестью прибил, а она, ведьма, даже не изменяет, придраться-то не к чему...

   На этих словах брадобрей замер с открытым ртом, потому что над окном нависла тень. Под изменчивым утренним светом она преобразилась в кусок белого полотна, по которому скользнула чья-то нога, а потом рука, а после другая рука, измазанная зелёной краской, ухватилась за раму.

   - Вот чего не хватает этому брату Филиппу?.. - задумчиво наблюдал синьор за спускавшимся по простыням человеком.

   - Ума, наверно, - вздохнул цирюльник, положил бритву, взял ножницы и, когда макушка беглеца скрылась под подоконником, ловко откромсал конец простыни.

   За столом Лукрецию уже ждали свекровь и деверь со своей женой. Последняя держала за ухо племянника - то есть младшего сына Лукреции - и топала ногами так, что скатерть перед ней ходила ходуном. Скатерть-таки постелили свежую.

   - Объясни своему Джулиано! Раз и навсегда! Что нельзя подкладывать мышей в туфли! Кому бы то ни было!

   - Она сама прыгнула, - оправдывался Джулиано, подаваясь вслед жестам тётки. - Я нёс её Лукреции показать, а она сбежала.

   - Кто сбежал, Лукреция? - уточнила Лукреция-старшая.

   Деверь не выдержал и фыркнул.

   - Не смешно!

   - Джиневра, ну перестань. Можно подумать, ты в детстве никогда не ловила мышей.

   - Ты что, издеваешься?! - невестка всплеснула руками и выпустила мальчика.

   - Джованни, уведи ребёнка, - попросила Лукреция.

   Джованни вышел с племянником за дверь, украдкой из-под полы передав спасённую мышку, а Лукреция приблизилась к Джиневре и нарочито спокойно принялась разглаживать скатерть, аккуратно перекладывая с места на место ножи и вилки.

   - Девочки, не ссорьтесь, - умоляюще посмотрела на них свекровь.

   Лукреция улыбалась. Она не держала зла на Джиневру, ведь Джиневра злилась не на неё, а на мужа, которому так и не удалось возглавить семейное дело. Точнее, возглавить-то удалось, но вёл он его из рук вон плохо, больше внимания уделяя чужим детям и чужим женщинам и вечно опаздывая с решениями. Он и на ней, Джиневре, женился с порядочным опозданием - когда их ребёнку исполнилось два года. Так что причиной сварливого нрава невестки был Джованни, а остальные домочадцы лишь подворачивались под руку.

   К слову о домочадцах, в дверях уже показались Бьянка, Мария и Лукреция-младшая, что с лицами стремящихся в атаку рыцарей синхронно склонились перед старшими в реверансе, воинственно направились к столу и сурово грохнули стульями, усаживаясь, однако, в ряд - очевидно, чтоб можно было в любой удобный момент толкнуть врагиню локтем.

   Следом, выждав угрозу бури, вернулись Джованни и Джулиано, заговорщицки перемигиваясь и подозрительно держа руки за спиной. Джиневра нервно дёрнулась и на всякий случай отодвинулась подальше от мужа.

   Затем явился Пьетро, в сопровождении слуг, которые довели его до самого стола, чтобы занять место рядом с Лукрецией, и помогли поместить больные ноги на скамейку. Несколько раз он бросил опасливый взгляд на жену - не вздумается ли ей прочесть обещанный сонет, но скоро отвлёкся на разговор с братом.

   Последним же вошёл дедушка Козимо, с полной таинственности и самодовольства улыбкой... и с какой-то затрапезной девицей под руку.

   Семейство Медичи дружно ахнуло.

   Девица уселась на место Лоренцо, то есть рядом с Джулиано, который сидел рядом с родителями, а Медичи-старший устроился во главе стола, то есть с другой стороны от Лукреции.

   - Это кто? - бесцеремонно спросила жена Козимо.

   - Леонелла, - невозмутимо принялся он за еду. - Она моя гостья. То есть сначала она была гостья Лоренцо, а теперь моя. Не смотри на меня так, Контессина. Имею право.

   Получив запрет от мужа, старая Контессина принялась сверлить взглядом гостью.

   - А где Лоренцо? - вкрадчиво поинтересовался отец.

   - Спит, - коротко ответил дед, продолжая трапезу.

   Лукреция молчала: она очень нервничала, потому что до сих пор не вернулась служанка с хлебом.

   - Ну-ну, - произнёс Пьетро и тоже занялся завтраком.

   Обстановка накалялась - так перед грозой копится напряжённая тишина.

   Леонелла, кажется, почувствовала нечто схожее, потому что принялась быстрей орудовать ножом (она ела с ножа).

   К счастью, всех отвлекли шаги за дверью. Дверь отворилась, и на пороге возник человек, ещё более потрёпанный, чем Леонелла, весь покрытый дорожной пылью, сквозь которую просвечивали пятна зелёной краски. Камзол, некогда, в незапамятную пору, нарядный, он снял и завязал на поясе, открыв на всеобщее обозрение разорванную рубашку и свежие ссадины на груди и руках. В руках он держал конец простыни, из-под которой тщетно пытались выпутаться какие-то девушки - Лукреция с трудом разобрала, что их две, так они мельтешили под полотном.