В-пятых, подрастали дети.

   В-шестых, свекровь окружила старшую невестку неподдельной заботой и неустанно делилась с ней жизненным опытом. Контессина знала двадцать способов мариновать мясо, сорок способов подать его на стол и ещё шестьдесят, как испортить мужу аппетит. Лукреция посвятила ей рондель "Рачительная хозяйка" - который ни за что на свете никому не показала бы.

   В-седьмых, Контессина уже не справлялась с прислугой, и Лукреция вынуждена была помогать ей следить за хозяйством.

   В-восьмых, от служанок всегда можно было узнать все новости, и Лукреция начала задерживаться в людской по собственной воле.

   В-девятых, она обзавелась многочисленными знакомствами и нашла новых подруг, столь же увлечённых искусством... Взять хотя бы донну Ренату, жену нотариуса Винченцо - и поэтессу. Или синьору Стефанию, коллекционера и мецената.

   В-десятых, взрослели дети. Доерьми Лукреция гордилась: их образованности и манерам могла бы позавидовать сама императрица Священной Римской Империи. Внешность, к немалой радости матери, они унаследовали от отца: тёмные продолговатые глаза, широкие скулы и правильные, хоть и резковатые черты. К сожалению, мода ценила другое, и Мария всегда сердилась, если фра Филиппо в своих набросках сглаживал её римскую горбинку.

   - Моя картина - пишу как хочу, - восклицал художник, исчерпав все доводы.

   - А нос - мой! - возмущалась натурщица. И тем, как гневно раздувала ноздри, вскидывала голову и ударяла кулаком по подлокотнику, разительно напоминала дедушку Козимо.

   Румяная Бьянка, когда улыбалась, становилась похожа на дядю Джованни.

   Лукреция, упрямо сжимавшая губы и многозначительно произносившая "ну-ну", была вылитый Пьетро.

   Воспитание сыновей давалось сложнее. Они росли сорванцами. Однажды Лоренцо забрался в колодец - который оказался слишком узким для взрослого человека, и выбираться приходилось самому.

   - Ничего страшного, - подбадривал отец, склонившись над каменным зевом. - Там специально есть крюк - подтянись на нём и дотянешься до верёвки.

   - Только осторожнее, - подхватывал Джованни. - Он уже расшатался.

   - Хватит сеять панику, - перебивал Козимо. - Там есть второй - чуть ниже и левее...

   Слава Богу, Лоренцо быстро повзрослел и занялся красавицами и пирушками. Но оставил достойную смену - Джулиано...

   Иногда Лукреция представляла, что Джеронима жива, и мысленно писала ей письма, подробно рассказывая о своей жизни:

   "Дорогая Джеронима, мне не на что пожаловаться. У нас пятеро чудесных детей, мы замечательно ладим, дела идут хорошо. Наш дом полон родственников, друзей, партнёров, меценатов, несносных художников и скульпторов-содомитов. Я многое узнала о банковском деле и об устройстве колодцев..."

   Только Лукреция приготовилась поставить точку, подозрительный шорох спугнул эфемерное счастье дружбы.

   Лёгкая поступь мгновенно разрушила сон. Это не дочери: их походку она знает наизусть.

   Лукреция приоткрыла глаза. Пьетро тоже не спал: он наблюдал за чем-то или кем-то в щель между занавесями.

   Лукреция не разглядела издали - и тихонько спустилась с кровати, и босая, с туфлёй в руке, последовала за тенью.

   Женщина - в этом сомневаться не пришлось - грациозно ступала и в то же время весьма спешила. Угнаться за ней было сложно. Только ночным маяком белела рубашка, мерцало златотканое платье - да маятником раскачивалась коса, блестевшая перед привыкшими к темноте глазами. Цвет волос был неопределённым, лица было не разглядеть вообще - она не оборачивалась.

   Лукреция отчего-то поняла, что не хотела бы встретиться с ночной гостьей лицом к лицу, и аккуратно соблюдала расстояние.

   Дама проплыла по лестнице - в сторону спальни Лоренцо. А, ну понятно, подумала Лукреция, теперь всё ясно. Новая любовь. Ни на Леонеллу, ни на её предшественницу - Лауру - она похожа не была. Но разодетая дама миновала дверь спальни, а за дверью в тот самый момент раздался голос Леонеллы:

   - Я уже хотела дать тебе отставку - за то что бросил меня наедине со своей семейкой.

   - Какая отставка? - возразил надломленный голос четырнадцатилетнего Лоренцо. - Я же тебе плачу.

   - Чьими деньгами?

   Умная девочка, отметила Лукреция. Она внезапно поняла, что куртизанка Леонелла не старше её сына... Но пока прислушивалась - цель была потеряна из вида. Лукреция - с позорным чувством поражения, непригодившейся туфлёй и ценным грузом размышлений по поводу старшего сына и его связей - вынуждена была вернуться на второй этаж.

   Крепкий сон очистил её совесть, а наутро они с Пьетро одновременно заявили, что им приснилось нечто странное.

   Судя по тому, что Козимо расспрашивал внучек, не затеяли ли они какой-нибудь карнавал или спектакль, он тоже встречал в полумраке нарядную даму. Старик плохо спал из-за духоты и чуть ли не каждую ночь отправлялся прогуляться по первому этажу.

   На воровку она не была похожа - хотя кто их знает: девица отвлекает, притворяясь призраком, а остальные тащат всё, что подвернётся. Но это предположение рухнуло, не успев утвердиться: в доме ничего не пропало. Да и запирать окна сейчас равносильно самоубийству, а это, как известно, гораздо более тяжкий грех, чем воровство.

   Сошлись только в одном: чтобы хозяйке дома не переутомляться и не подвергать себя опасности, на следующую ночь слежкой займётся Фабио - запасшись светильником и дубинкой.

   Вместе с приятелями Бруно и Энцо он исправно нёс ночную стражу и доложил наутро, что девица была весьма хороша собой и направлялась в сад. Как можно было направляться в сад при запертых дверях, слуга не уточнил, но та вольность, с которой в доме Медичи обращались с ключами, могла всё объяснить. А что именно девица делала в саду, слуги не знали, потому как всю свою бдительность направили на кувшин вина. А поскольку Бруно был виночерпием и имел собственные ключи от погреба, здесь объяснений даже не требовалось.