Кроме спортивных занятий, мы каждую неделю ходили стрелять. Часто проводили соревнования. Среди женщин я всегда занимала первое место. Во время войны нас вывозили на стрельбище на станцию Подлипки или в Мытищи. В лесу ставили мишени и стреляли лежа из своего оружия и винтовки. Я любила стрелять, но очень долго целилась. Руководство проверяло мишени, Збраилов объявлял результаты, хвалил меня, а потом спрашивает: «А где же Аня?» Ребята показывают в сторону кустов. У меня после стрельбы всегда было расстройство желудка. Наверное, оттого, что нервничала: хотелось попадать только в десятку. В конце концов, боясь, что у меня могут быть неприятности со здоровьем, Збра-илов освободил меня от стрельбы, вернее не направлял на соревнования, но я стреляла и в Подлипках, и в тире в Москве.
Леонид Максимович, когда замечал, что у кого-то из женщин отдела случаются промахи в работе в «на-ружке» или «установке», переводил ее на секретарскую работу в Управление. Он всегда всех жалел, так как знал, что работать нам было тяжело. И как о нас беспокоились не только он, но и Абакумов и его заместитель Селивановский![23] До сих пор помню, как однажды на «конспиративку» вместе со Збраило-вым пришел Николай Николаевич Селивановский. Я была беременна, перед родами женщин оставляли дежурными по отделу, чтобы не гонять по Москве. Николай Николаевич, увидя меня за столом, обращается к Збраилову: «Почему девушка…», и тот делает мне знак, чтобы я поднялась. Не дожидаясь конца вопроса, я встала из-за стола. Селивановский, как только увидел мой живот, начал извиняться, усадил меня в кресло, принес стул и попросил, чтобы я на него положила ноги, объясняя, что так будет удобно будущему малышу. Тут уже мне было неудобно, а Збраи-лов улыбался.
В связи с этим вспоминаю, как пришла как-то на ночное дежурство. Мама накормила меня пирогами с маком и еще с собой дала. Я наелась и захотела спать. Говорю второму дежурному, можно ли мне лечь, а он отвечает: «Ложись, но ведь скоро вернется вторая смена, и спать тебе не дадут». И я по его совету легла в одной из комнат, в которой забаррикадировалась: сделала нагромождение из стульев чуть ли не до потолка. В «наружке» ребята были озорные, любили пошутить, и я подумала, что разбудят меня, будут шуметь, не дадут отдохнуть. Вторая смена вернулась, некоторые решили здесь заночевать, так как утром надо было уезжать с первым поездом метро к оставшимся объектам. Ходят по комнатам, шумят и испугались, почему я не подаю голоса, не случилось ли что со мной, ведь знали, что я беременна. Стучат в дверь, я не слышу. И только когда посыпались стулья, я вскочила. Ребята вбежали в комнату и спрашивают, почему я так долго им не открывала. На следующий день передали в нашу стенгазету заметку: «Аня — соня!» Збраилов прочитал и пришел побеседовать со мной, подумал, что ребята, возможно, меня этим обидели. А я ответила, что так крепко спала из-за пирогов с маком.
Коллектив нашего отдела был очень дружный, дисциплинированный, трудолюбивый. Но, как говорят, в семье не без урода. Наше отделение переехало на Копьевский переулок. Однажды, дело было в 1947 году, Гриша Мурашов отпросился пораньше, чтобы съездить к своей девушке и поздравить ее с днем рождения. Это была дочь композитора Кабалевского от первого брака, она жила на Красной Пресне. Только Гриша дошел до метро, как через пять минут возвращается и говорит, что у него из кармана кто-то вытащил всю мелочь. Нам выделяли на каждый месяц деньги на проездной билет. Покупали все, кроме Гриши, он часто ходил домой пешком, потому как жил неподалеку, на Ленинградском шоссе, за Белорусским вокзалом, и всегда копил деньги, чтобы что-то подарить своей девушке. Мелочь мы ему набрали, но стали думать, что за вор у нас появился?
Днем на «конспиративке» была только Женя Петрова, иногда заходил начальник отделения подполковник А.В. Соколов. Вдруг через несколько дней один сотрудник говорит, что у него пропали детские галоши, которые он купил по ордеру для сына. Тут уже поднялся шум. Стали открывать все шкафчики, ящики в комнатах — ничего нет. Кто-то решил посмотреть в прихожей, где не было электричества. Пошли с ручным фонариком и нашли не только галошки, но и другие вещи, которых еще не хватились. Через некоторое время у кого-то пропала большая сумма денег. Мы вспугнули вора, и он притих. Постепенно мы успокоились. Но вскоре нашего сотрудника Владимира Колузанова вызвали в отделение милиции: была арестована группа молодых ребят, которые продавали антикварные книги. Они указали, что покупали их у Колузанова. Выяснилось также, что он украл красивую китайскую шаль и много патефонных пластинок с песнями Петра Лещенко у хозяйки явочной квартиры. Збраилов вызвал сотрудника и сказал, что уволит его, если не вернут украденное. Вскоре кто-то из знакомых Владимира позвонил в ту квартиру и, когда хозяйка открыла дверь, сунул ей в руки узел с шалью и пластинками и стремглав бросился вниз по лестнице. Все же Збраилов предупредил Колузанова, что пишет рапорт на его увольнение. А у того только что родилась дочь от второй жены, он платил алименты на дочь от первого брака, поэтому его пожалели. К тому же к Леониду Максимовичу пришел отец Володи, почетный чекист, умолял не позорить его, а откомандировать сына в любой город Советского Союза. Его отправили в Ростов-на-Дону, но он и там занялся перепродажей антикварных книг. И так случилось, что кто-то из таких торговцев его убил. Других, кто бы занимался воровством и торговлей, у нас в отделе не было.
Однажды нам показали фильм, вернее оперативную съемку. Парень и девушка из «наружки» 2-го Главного управления[24] следили за сотрудником дипкорпуса. В районе Белорусского вокзала парень немного отстал, и ему показалось, что девушка передала объекту записку. Придя в отдел, он написал об этом рапорт руководству. Тогда за его напарницей стали наблюдать, все сняли на пленку. Оказалось, что она действительно обменивалась с объектом записками, и этот иностранец знал, что за ним идет слежка, а потому водил «наружку» по фальшивым адресам. Девушку арестовали, а иностранца выпроводили из СССР. Что было дальше — не знаю. Нам сказали, что любой факт надо докладывать. Эта оперативная съемка показала, что наблюдение может происходить за любым из нас.
Я до сих пор с удовольствием вспоминаю сотрудников, с кем проработала более десяти лет: Ивана Федоровича Зернова, Александра Васильевича Соколова, Ивана Дмитриевича Сидорина, Георгия Васильевича Киселева, Михаила Ниловича Данилина, Николая Гавриловича Жегулова, Михаила Смыслова, Бориса Петровича Царева, Гришу Мурашева, Вадима Казанского, Луку Лукашева, Петра Лукашенко и многих-многих других. Трудные годы Великой Отечественной войны в Смерше были прожиты с ними спокойно, мы знали, что друг друга выручим, всегда поможем.
Несколько лет назад по телевизору показали беседу с народной артисткой России Светланой Крючковой. Когда ее спросили о родителях, она похвалила маму, а про отца, махнув рукой, пренебрежительно сказала, что, мол, нечего говорить о нем, ведь он в годы Великой Отечественной войны был в Смерше. А я считаю, что в там работали лучшие из лучших!
В мае 1946 года органы военной контрразведки Смерш были преобразованы в 3-е Главное управление Министерства госбезопасности СССР, а сейчас это Департамент военной контрразведки ФСБ России.
С 1998 до 2006 года я ходила в Центральный клуб ФСБ на Большой Лубянке на все вечера для ветеранов. Как мне хотелось встретить людей, с кем работала во время Великой Отечественной войны, но никого не видела. Наконец в Совете ветеранов военной контрразведки нашли Зинаиду Ворошилову (Горшкову), которая работала в «наружке», вышла замуж за начальника секретариата Управления Ворошилова и перешла туда на работу. Мы с ней встретились и не узнали друг друга, хотя были сфотографированы вместе в Кремле при получении медалей «За отвагу». Но ничего похожего друг в друге мы сейчас не увидели: прошло ведь более пятидесяти лет.
