Я очень хорошо ориентировалась в Москве, знала все проходные дворы, сквозные подъезды, ходила и никого не боялась. Если же меня вызывали на задание ночью, то за мной приезжала машина, и шофер провожал меня до нужной квартиры, особенно если этот дом и двор я плохо знала. Во время войны было спокойно, а вот когда в первые месяцы после войны в Москве появилась банда «Черная кошка», то стало немного страшновато ходить по закоулкам, но зато легче собирать сведения: только заикнешься о банде, все тебе рассказывают, поскольку все горели желанием ее уничтожить. Говорили, что Сталин даже не успел узнать о ее существовании, как банду разгромили, а всех участников арестовали и осудили.

Как-то я получила задание на студента, проживающего на одной из дач в Покровском-Стрешневе. Он жил с родителями, дача была частная, домовая книга у хозяина. Дня два ходила вокруг и около дачи, но объект и его родители были очень замкнуты, ни с кем не общались, никто из окружающих их не знал. Попыталась пройти на дачу, но, когда вошла в калитку, ко мне бросился большой пес, пришлось вернуться, ведь я до сих пор боюсь собак. Только узнала, что у них на даче со стороны лесопарка проживает одинокий мужчина, тихий, спокойный, уже немолодой. Он убирает территорию дачи, иногда ходит за картошкой в магазин. Однажды подкараулила его и разговорилась как сотрудник уголовного розыска. Он немного знал соседей, но больше всего рассказал о своих хозяевах. Когда я сказала, что они меня не интересуют, он ответил: «Это ясно, но у них такая захватывающая жизнь, что читаешь биографию моего хозяина, как детектив». Я поинтересовалась, где он читал эту биографию, и он рассказал, что, убирая дачу, увидел в корзинке порванные листы, собрал их, отутюжил и прочитал. Он отдал их мне, сказав, чтобы я потом их уничтожила. Я прочитала все это с большим интересом. Узнала, что хозяин (фамилию его не помню) почти всю жизнь находился на нелегальной работе за рубежом, побывал во многих странах, последние годы жил в Лондоне, где у него была книжная лавка. Женился на англичанке, родился сын, но семья не знала и не догадывалась, кто он. Когда почувствовал, что за ним следят, смог вернуться в Москву. Через некоторое время из Лондона вывезли и его семью, они получили в подарок ту дачу, в которой и проживали. Сын уже вырос, и наши органы стали готовить его на нелегальную работу.

Я написала все, что смогла узнать, и приложила эти листочки биографии. Как мне было жаль этого мальчика, который, возможно, повторит жизнь своего отца! Больше по тому адресу я не появлялась. В том же поселке жила наша фотограф Аня Савельева, но она никого из этой семьи не знала и сказала, что она и ее мама никогда не видели, чтобы кто-то к ним заходил.

А почему я так боюсь собак? Когда была в Магнитогорске, в 1941–1942 годах состоялась перепись населения, и все студенты направлялись по всему городу на перепись. Мне достался спецпоселок, где располагался наш институт. Вхожу в калитку одного дома и с ужасом вижу, что на меня летит большая собака. Я потом только разобрала, что она была на цепи, которая тянулась вдоль забора. Даже не успела понять, как увернулась от нее, но хозяин этого дома выскочил и меня же обвинил, показав на заборе надпись: «Во дворе злая собака». А у меня на уме были только Анатолий, родители, о которых я ежеминутно думала, поэтому ничего вокруг и не замечала. С того времени еще больше боюсь и больших, и маленьких собачек.

Несколько раз мне приходилось бывать на опытном поле Сельскохозяйственной академии, находившемся в районе Лихоборской набережной. Поле было большое, собачек было полно, но сторож успокоил меня, сказав, что они не тронут, на всякий случай порекомендовав набрать с собой маленьких камушков: «Замахнись, они тебя не тронут, но приведут ко мне». Рассказал, как в начале войны немцы сбросили на их поле парашютистов-диверсантов, он помог нашим органам всех их поймать.

Нам, «установщикам», помогали многие жители, так как патриотизм мы впитали в себя, будучи еще октябрятами, пионерами и комсомольцами.

Сейчас иногда думаю, какой, оказывается, я была храброй, что никого в то время не боялась. Знала, что все это делаю для победы нашей Родины. А сейчас вечерами боюсь идти по улицам, переживаю за детей и внуков, если они задерживаются, — такое неспокойное время.

После гибели Анатолия и моей болезни полковник Збраилов предлагал мне перейти в отделение наружной разведки, объясняя это тем, что я всегда буду не одна, а с напарником, и мне будет веселее. Я согласилась, решила посмотреть, что у меня получится. Первым объектом стал начальник гостиницы ЦДКА. Нам передали его под наблюдение, когда он вышел из гостиницы и направился к остановке трамвая. Мы с напарником за ним. Подошел трамвай, все бросились ломиться в его двери, распихивая друг друга. Напарник вошел, а я не смогла. И вдруг чувствую, что меня кто-то приподнял и внес в вагон. Обернулась, а это наш объект. И говорит мне: «Девушка, нельзя стоять и ждать, когда очередь рассосется. Так вы никогда не уедете». Он стал назначать мне свидание, а я вижу, как напарник показывает, чтобы я выходила из трамвая. Я быстро вышла, позвонила с телефона-автомата, чтобы выслали в помощь другого человека, а сама — в отдел, рассказала Леониду Максимовичу, что случилось, он посмеялся: «Первый блин комом. Пойдете во вторую смену».

Во вторую смену я пошла с красивым, высоким парнем. Идем, разговариваем, и вдруг он говорит: «Аня, если на тебя набросится женщина, то ты ее не бойся и не кричи. Это моя жена». Оказывается, он только женился, и жена очень ревновала его, так как частенько встречала его во многих местах Москвы с разными девушками, нашими сотрудницами, и однажды довела его чуть ли не до нашей конспиративной квартиры. Руководство отдела беседовало с ней, но ничего не помогло, пришлось впоследствии его уволить, хотя работник был отличный. После этого при подборе в «наружку» отбирали внешне незаметных ребят.

Работая в «установке», я каждый день встречала наших из «наружки» в трамваях, автобусах и троллейбусах. Они распихивали народ локтями, их толкали, ругались, но они молча проталкивались вперед, чтобы вести объект, так как за потерю или за расшифровку получали взыскания или замечания.

Я все взвесила и отказалась от перехода в отделение наружной разведки: чувствовала, что по своему характеру и поведению не смогу здесь работать, хотя служба там шла год за два. Да и Збраилов сказал, что не хотел бы терять такого прекрасного «установщика».

Спортом мы занимались один-два раза в неделю: играли в волейбол, бегали на разные дистанции, все время поддерживали физическую форму. В один из дней осени 1949 года мы, как обычно, сдавали на стадионе «Динамо» нормы по бегу. Бежали на 100 метров. Одеты были легко: майка и трусы, а на улице стало прохладно, во время бега пошел небольшой снежок. Я наглоталась этого снега и получила воспаление легких. Вскоре в легких обнаружили затемнение, и в начале января 1950 года меня направили в профсоюзный легочный санаторий в город Алупку, Крым. Ездила на экскурсии: мыс Ай-Тодор, Ласточкино гнездо, Воронцовский парк, гора Ай-Петри, Мисхор. В Ялте посетили армянскую церковь, где снимался Игорь Ильинский в кинокартине «Праздник святого Йоргена»; там же посетили дом-музей А.П. Чехова, где после экскурсии провела беседу его сестра, даже подарила всем нам по небольшой брошюре о нем со своим автографом. Рассказала, как она сохранила музей, когда в город вошли немцы.

Там я участвовала в художественной самодеятельности, даже выступила на первенстве санаториев ЦК госучреждений — все с той же «лезгинкой». Фотограф, который всегда ходил с отдыхающими, с юмором нам говорил: «Смотрите на соседку, если это не повредит вам дома». Все смеялись, но при фотографировании старались не смотреть друг на друга, а только на фотографа или вообще в сторону.

До 1952 года я лечилась у невропатолога. Когда получила путевку в санаторий, то врач меня проинструктировала, чтобы я не замыкалась в себе, а была всегда в гуще событий, отдыхала и не нервничала. В санатории я действительно отдохнула, развеялась. Вернулась в Москву, посетила поликлинику, затемнения в легких не обнаружили, но врач предупредила, чтобы я не простужалась, не стояла на сквозняках, а я всегда их любила, даже сейчас.