О школе я вспоминаю с большой любовью. Мы там не просто учились, мы там жили. Особенно запомнились встречи с известными в стране людьми: участниками Гражданской войны, артистами, — которые проходили довольно часто.

В предвоенные годы мы жили скромно, были проблемы и материальные, и бытовые, но, несмотря на это, жили дружно и весело, радовались, что жизнь постепенно становилась лучше. Страна развивалась на энтузиазме, то время само по себе романтичное, когда ни о здоровье, ни об удобствах не думалось. А сейчас в цене практицизм и деньги, поэтому в большем почете торговец, нежели трудовой человек.

Еще будучи школьниками, мы часто ездили в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького. Это был самый большой парк в Москве, его построили в 1930 году на пустыре замоскворецкой свалки по распоряжению Сталина. Люди приходили сюда целыми семьями, наслаждались свежим воздухом, зеленью. В парке имелось много аттракционов: большое и малое колесо обозрения, горка «мертвая петля» и другие. В те годы это было в диковинку. Действовали открытые площадки, где слушали лекции, участвовали в диспутах, смотрели выступления участников художественной самодеятельности. В Зеленом театре парка были сборные концерты: Изабелла Юрьева, Тамара Церетели, Ирма Яунзем, Вадим Козин, Лидия Русланова, Ре-дель Хрусталев, Смирнов-Сокольский, Василий Качалов. Сольные концерты давали Церетели, Козин, Утесов. У Козина был чарующий голос, особенно когда он исполнял романсы «Мой костер», «Калитка», «Ехали цыгане», «Пара гнедых», «Улыбнись, Маша», «Когда простым и нежным взором», «Чудо-чудеса», «Осень, прозрачное утро», «Смейся, смейся громче всех», а когда пел «Нишую» и «Пара гнедых», то многие зрители плакали.

Почти из всех окон раздавались песни, исполняемые Петром Лещенко: «У самовара я и моя Маша», «Моя Марусенька», «Марфуша замуж хочет», «Мишка, Мишка, где твоя улыбка» и другие. Его пластинки продавались моментально, почти у всех были граммофоны, потом патефоны, а у нас К.П. Луньков исключительно хорошо пел на бис все песни Лещенко.

1936–1940 годы — какое хорошее и веселое было время! Ходили на демонстрации, чтобы только увидеть на трибуне Иосифа Виссарионовича Сталина. Мы со школой всегда проходили по Красной площади в последнем ряду от трибуны Мавзолея — это шел Таганский район, и когда видели Сталина, то радость была безмерная. Маршируя в праздничном строю, уверенные и оптимистичные, утверждали, что другой такой страны не знаем, где так вольно дышит человек:

Мы ходили веселые, пели радостные песни, несли портреты Сталина и членов Политбюро. О репрессиях, которых сейчас столько говорят^-, мы и не слышали. Из наших родственников и знакомых никто не пострадал.

Вот так и прошло мое пионерско-комсомольское детство.

Немного расскажу о родственниках мамы, с которыми она не прерывала связи. Родители мамы умерли очень рано, она их даже не помнила. Я знала ее брата Дмитрия Осиповича Волченкова и двух ее сестер — Татьяну Осиповну Борзенкову и Федосью Осиповну Ланину. Слышала, что они часто вспоминали о брате Антипе, который служил в царской армии, а после службы вернулся в деревню, жил у Татьяны Осиповны, часто болел, так и не женился, вскоре умер. Были еще сестры, но умерли в молодости. Старшая сестра, Татьяна Осиповна, была очень властной. Еще девчонкой ее отдали в прислуги к богатому крестьянину, который, когда овдовел, на ней женился. Так она и осталась в деревне Борзенки, где все носили фамилию Борзенковы. У них был богатый дом, очень большой сад, который славился на всю область, особенно яблоками, которые они продавали и на эти деньги жили.

В 1928–1929 годах я на лето выезжала в деревню к тете Фене, которую мы с мамой очень любили. Тетя Феня на несколько дней отвозила меня к тете Тане, чтобы меня там подкормили. Но я только и ждала, когда же меня заберут обратно, так как Татьяна Осиповна была очень жадной. Когда я говорила, что хочу есть, она отсылала меня в сад, поэтому яблоки мне опротивели. Отправив меня в сад, она в это время кормила своих детей. Правда, детей было очень много, но только двоих из них я позже видела в Москве.

А Федосья Осиповна так и осталась бедной женщиной. У нее не было никакого скота, молоком ее угощали односельчане. Замуж вышла за такого же бедняка, он погиб в Империалистическую войну. Осталось двое детей: сын Василий и дочь Фрося. Василия в тридцатые годы призвали в Красную армию, а он был единственным кормильцем в семье. Односельчане по-советовали тете Фене ехать к Всесоюзному старосте Михаилу Ивановичу Калинину, председателю ЦИК СССР[4]. Когда она пришла к нему и стала просить, чтобы сына оставили дома, так как они с дочерью нетрудоспособные, Калинин ответил: «Ты что, бабка? А кто нас защищать будет?» Вася отслужил в армии и приехал в Москву, поселился у нас, спал на полу. Малообразованный, но трудолюбивый, скромный и очень добрый человек. Пошел работать на автозавод имени Сталина, жил у нас три года, затем получил комнату в общежитии в деревне Нагатино. Каждое лето отправлялся в отпуск к матери, пару раз с ним ездила и я, а моя сестра Александра вообще до самого замужества приезжала к ним. Дом у тети Фени был большой, но ветхий, в деревне его называли домом на курьих ножках. Все окна были открыты, а на моем подоконнике, когда я бывала там, всегда стояла тарелочка с ягодами и стакан молока. Это приносил мне молодой парень, хромой (инвалид детства), проживавший в соседнем доме. У них был богатый дом, жили там родители и много детей, почти все сыновья. Семья была очень дружная, работали с утра до вечера, иногда даже просили односельчан помочь им с уборкой. Те охотно помогали, за что всегда получали лошадей и технику для обработки своей земли. А когда заканчивалась уборка, то у них собиралась вся деревня. Кормили хорошо, обедали все не торопясь. Хозяйка несколько раз подливала щи, потом вываливала в большую миску нарезанную кусочками говядину, и хозяин стучал ложкой по краю чашки. Это означало, что можно приступать к мясу. После этого тихо и степенно каждый брал в ложку по одному куску мяса. Затем следовала каша с маслом. Все были сыты и довольны. Мне это очень нравилось, мяса ели досыта и взрослые, и дети, нас никогда не ругали, если мы тянулись за мясом чаще, чем взрослые. Почти вся деревня ходила в эту семью что-то попросить, они никогда никому не отказывали. Но году в 1930 или 1931 Вася приехал из отпуска и рассказал, что вся деревня плакала, когда эту семью как кулаков выселили, и они вынуждены были уехать, не зная куда. Больше о них ничего не слышали.

Когда я приезжала в деревню, все жившие там знали, что я москвичка, и ребята часто, но без злобы посмеивались надо мной. Удивлялись, что я не разбираюсь в грибах, и как-то набрали мне самые красивые грибы, целое лукошко. Счастливая, я принесла их тете Фене, которая так и ахнула: это были поганки. В деревне Большие Сальницы, где жила тетя Феня, все знали мою маму. Когда мы шли в поле, многие женщины спрашивали у нее: «Этот ангелочек Матрюшечкина?» Вместе со всеми я ходила полоть лен. Когда садились отдыхать, меня все угощали, а я плясала для них «лезгинку». Как мне все нравилось: поле, лес, речка! Один год приехала туда на праздник Троицы. Все пошли к реке, взяли и меня с собой. Смотрю, все девочки плетут венки из цветов, бросают в воду и что-то говорят. И мне сказали сделать то же самое. Оказывается, бросая венок в воду, надо узнать, куда он поплывет, там и твой жених живет. Я стояла на берегу и смотрела, куда поплыл мой венок, а на том берегу было Спасское-Лутовиново, имение Тургеневых. Мне было все интересно, все ново — в Москве я этого не видела и не слышала.