Уже позже, зимой 1952 года, я шла по заданию по улице Горького (нынешняя Тверская). 28 августа того года я родила Лену, после родов пополнела, вышла на работу в новом зимнем пальто с воротником из черно-бурой лисы с хвостиками. Иду довольная, веселая. Впереди меня — мужчина в светло-бежевом пальто, костюме такого же цвета, шляпе и очках. Часто оглядывался и всегда встречался с моим взглядом. Я поняла, что знаю этого человека, но никак не могла вспомнить, кто это. Он зашел в дом. Посмотрев в блокнот, я увидела, что мне нужен этот же дом. Вхожу, а мужчина стоит в лифте и меня спрашивает: «Войдете?» Я по голосу узнала Сергея Яковлевича Лемешева. Опешила, ответила ему отрицательным качанием головы. Он поднялся наверх, а я от лифтера вызвала домоуправа. Листаю домовую книгу, вдруг появляется Лемешев. Оказывается, они с домоуправом договорились идти в отделение милиции по поводу прописки домработницы. В то время действовало указание МВД: на правительственной трассе не прописывать лиц, которые были на оккупированной немцами территории, а домработница прибыла оттуда. Домоуправ познакомил меня с Лемешевым, стал вспоминать о его женах, посмеялся, что тот променял молодую Масленникову на «старуху» Веру Николаевну Кудрявцеву. Лемешев сказал, что он меня заметил от Центрального телеграфа и подумал, что я его новая поклонница, но никак не работник органов. Поговорили, посмеялись, он дал мне свой номер телефона и просил, чтобы я звонила ему, когда понадобится билет в Большой театр. Эту записку с телефоном я отдала начальнику отделения Зернову, так как мы обязаны передавать руководству все то, что нам предлагали, а лучше вообще от всего отказываться. У Лемешева я только поинтересовалась, почему он был на улице в очках, и в ответ услышала, что он устал от поклонников, поэтому и закрывает свое лицо, чтобы его не узнавали. Ему очень хотелось показать нам свою дочь Машеньку, мы втроем поднялись в квартиру и в прихожей увидели большой портрет его дочери. После этого расстались, они с домоуправом пошли в отделение милиции, а я — дальше по адресам.
Моя свекровь, Елена Никифоровна Гречанинова, была фанаткой Козловского, могла часами говорить о нем, сравнивать его голос с голосами Лемешева, Собинова. В молодости ее родители снимали дачу по Казанской железной дороге (ее отец был главным бухгалтером в администрации этой дороги), а соседнюю дачу арендовал на лето тенор Большого театра Собинов. У него почти каждый день собирались гости, и Елена Никифоровна до утра слушала, как он пел романсы. Тогда-то она и полюбила оперу. Однажды мы с ней были в бане, уже одевались. Стоял гул, ничего не было слышно, а она вдруг услышала голос Козловского. Громко крикнула: «Тише!» Все онемели и услышали, что по радио поет Козловский. Тишина была абсолютная, только ария Ленского: «Куда, куда вы удалились?» Закончилось пение, некоторые ей крикнули: «Вот это бабка!» Елена Никифоровна жила очень скромно, но ухитрялась откладывать деньги, чтобы с младшим сыном Юрием, офицером Красной армии, который приезжал на время отпуска в Москву, сходить в Большой театр, послушать оперы с участием Ивана Семеновича. Билеты покупали у перекупщиков по фантастическим ценам.
Десятый класс мы окончили 20 июня 1939 года, а на следующий день был выпускной вечер. К нему готовились заранее. Профком мясокомбината выделил нам для бутербродов колбасу нескольких сортов, а РОНО — деньги на хлеб и минеральную воду. Спиртного не было, денег с родителей не собирали, но стол получился богатым. Вечер начался с выступления директора школы Александры Петровны, с пожеланиями выступили из профкома мясокомбината, районного отдела народного образования, родительского комитета школы. Все они и, конечно, учителя пожелали нам поступить в институты и не забывать школу. В торжественной обстановке мы получили аттестаты о среднем образовании, и начались танцы, которые продолжались до ночи. В перерывах, как всегда, пел Петр Кириллович, Валя Макарова и Олег Успенский читали Пушкина, я плясала «кабардинку», Валя — «цыганочку». Всем было весело, мечтали о будущем: кто куда будет поступать учиться или работать, обещали не забывать друг друга, почаще собираться в школе.
Почти все поступили в институты, но в сентябре вышел указ правительства: с 1939 года призывать на срочную службу в Красную армию сразу же после окончания десятого класса. Поэтому всем маль-читкам, уже зачисленным в институты, пришлось идти в ряды РККА. Демобилизоваться они должны были летом 1941 года, чтобы 1 сентября уже пойти на учебу в тот институт, в который были зачислены в 1939-м. Но началась Великая Отечественная война, и почти все наши мальчишки погибли на фронте… Даже Миша Язев, о котором я уже писала, гордость школы, круглый отличник, о котором говорили, что он будет осваивать космос, так и не пришел в Московский авиационный институт, куда поступил в 1939 году.
После войны я однажды встретила на рынке Колю Климкина. Несколько раз видела Олега Успенского, он стал артистом драматического театра, женился и уехал куда-то на север. А больше никого и не видела.
В 1996 году, впервые после войны, мы с Валерой приехали в мою 464-ю школу — на ее 60-летие. В коридоре первого этажа висела большая стенгазета, посвященная выпускникам школы. Неподалеку я увидела двух сестер Миши Язева: стоят, держат в руках фотокарточку 10-го «а» класса. И я подошла, с фотографией нашего 10-го «б». Пришла еще одна женщина, посмотрела фотокарточку и вдруг, показывая на ней меня, говорит: «А это Нюрочка Овсянникова. Она ездила с нами вожатой в пионерский лагерь, часто выступала в художественной самодеятельности. Однажды мой папа, услышав ее пение, сказал, что это будет актриса». И стала меня расхваливать. Валера выслушал ее и показал на меня: «А вот и Нюрочка Овсянникова!» Она смутилась, что не узнала меня. Конечно, трудно было узнать через пятьдесят лет!
Из присутствовавших на этой встрече я была самой старшей по возрасту, поэтому меня попросили выйти на сцену и рассказать, как сложилась моя жизнь после окончания школы. И когда я стала рассказывать, что по окончании института служила в Смерше, в зале воцарилась полная тишина. Я подумала, что что-нибудь не в порядке с моим костюмом. Осматриваюсь, все нормально. Тогда спрашиваю, почему все замолкли? Раздается мужской голос: «Смерш — это страшно». Я рассмеялась и говорю: «Разве я страшная?» Рассказала, чем занимался Смерш во время Великой Отечественной войны и что за люди работали там. Потом все стоя мне аплодировали, а директор школы подарила все цветы, которые были приготовлены для выпускников.
В конце вечера меня пригласили на 70-летие школы, которое собирались праздновать через десять лет — в 2006 году. Прошло десять лет, накануне юбилея я позвонила в школу и узнала, что у них сменился директор и ничего праздноваться не будет, так как в школе проходит единый государственный экзамен. Жаль, нам с Валей Макаровой так хотелось побывать на 70-летии!
Однако сбылось: 26 февраля 2011 года меня пригласили на 75-летие школы. За 15 лет состоялось еще 15 выпусков, поэтому молодежи было больше. Одна из школьниц 1958 года выпуска спросила, сколько мне лет. Услышав, что в этом году мне исполняется 90, ахнула, а все зааплодировали. Директор школы Елена Валериановна Астафьева показала мне Музей боевой славы, фото всех директоров школы, начиная с 1936 года, и я увидела портрет первого директора, нашу Александру Петровну Землемерову. Рада была несказанно, как будто я лично встретилась с ней! Елене Валериановне 40 лет, я старше ее на 50 лет, и она призналась, что о Смерше ничего не знает, даже и не слышала. Я подарила школе фотографию нашего выпускного 10-го «б», фото с учителем физкультуры и диск «Комиссар госбезопасности». Директор поблагодарила за эти подарки и сказала, что покажут фильм всем учителям, ученикам старших классов, а в День Победы 9 мая — ветеранам, которые всегда приходят в школу и беседуют с учениками.
И еще эпизод. Когда моя внучка Маша Верина училась в гуманитарном колледже, то на одной из лекций по истории преподаватель стал говорить о недостатках в работе органов безопасности в период войны, плохо отзывался об Абакумове и других руководителях военной контрразведки. После его лекции Маша попросила слова и сказала, что ее бабушка очень тепло говорила об этих людях, так как она с ними служила. После этого преподаватель, читая лекции, всегда смотрел, здесь ли Маша, и ничего негативного не говорил.
