Когда я села в поезд, Славика еле оторвали от меня, ему хотелось уехать со мной.

Первое время я переписывалась с хозяйкой; в 1943 году моя младшая сестра Лида вышла замуж за Калюсина и жила с мужем у них в доме. Хозяева встретили ее, как дочь, учили всему, ведь ей было только 17 лет. Кроме хозяев, у которых жила, я дружила с Аней Кольцовой, интеллигентной женщиной. Она была замужем за летчиком Кольцовым, у них двое маленьких детей. Говорили, что у нее с мужем плохие отношения, и Анатолий просил меня почаще ее навещать. Она была немного постарше меня, увлекалась литературой, поэзией, и мне с ней было очень интересно. Считали, что Аня капризна, ни с кем, кроме меня, не общалась.

В нашей эскадрилье была одна женщина-пилот, одинокая. И вдруг пошел слух, что она забеременела. Все женщины всполошились и только гадали, кто отец ребенка. Когда родила, бегали смотреть, на кого похож. Выяснилось, что отцом ребенка был Кольцов. Когда это дошло до Ани, она решила уехать домой в Москву. Написала письмо своему дяде, крупному военачальнику Мерецкову[13], с просьбой, чтобы он прислал ей пропуск. Меня попросила передать это письмо. Я ездила к нему домой, в Ветошный переулок, возле Красной площади, передала жене, но никто пропуска не прислал, да и наша переписка прекратилась. Больше о Кольцовых я ничего не слышала.

Вскоре я восстановилась в Московском педагогическом институте. Перед госэкзаменами происходило распределение на работу. В то время Анатолий значился на Калининском фронте, поэтому 14 августа 1942 года меня распределили в Калининский областной отдел народного образования преподавателем русского языка и литературы средней школы. А когда я сдавала госэкзамены, Анатолий был уже на подмосковном аэродроме Мячиково.

Уезжать в город Калинин, расставаться с Анатолием я, конечно, не хотела, и мы стали ходить в Наркомат высшего образования, чтобы меня оставили в Москве. Дошли до начальника отдела кадров, женщины, которая грубо и резко отказала нам, ссылаясь на то, что ее муж служит в Военно-морском флоте, и она, мол, не бежит к нему, работает в Москве, а муж находится в море. Анатолий ответил ей, что сделает все возможное, чтобы меня оставили в Москве, или, в крайнем случае, возьмет меня в свою воинскую часть. Его друг Николай Мартынов посоветовал мне сходить в райком комсомола, чтобы меня призвали в Красную армию, а оттуда направят в Управление особых отделов НКВД СССР. Когда я пришла из райкома в райвоенкомат, там уже был на меня запрос из НКВД. Я собрала три рекомендации: от полковника Мартынова, райкома ВЛКСМ и директора 464-й школы Землемеровой. Быстро прошла спецпровер-ку, до меня туда же в 1941 году оформляли моего брата Алексея, только не успели подписать приказ. Порекомендовали ему не ходить в военкомат дня два-три, но так как мы все были очень законопослушные, то на второй день войны он пошел в военкомат, как ему и было предписано в военном билете. В сентябре 1941-го Алексей Кузьмич пропал без вести под Ленинградом…

Я прошла уже и медицинскую проверку, но Наркомат высшего образования никак меня не отпускал. Однако руководство отдела, куда меня рекомендовали, было во мне заинтересовано, поэтому они добились того, что меня принял начальник Управления особых отделов генерал Виктор Семенович Абакумов. Мне заказали пропуск в дом номер два на площади Дзержинского. Вошла я в кабинет, где было много офицеров и генералов, и растерялась. В таком большом кабинете я никогда раньше и не была. Оказалось, что это приемная. Многие встали со своих стульев, усадили меня и, видя мое смущение, стали успокаивать, говорить, что Абакумов очень хороший человек, никогда никого не обидит. Увидев своих будущих руководителей, я успокоилась. Раздался звонок, и офицер, сидящий в приемной, встал, открыл дверь «шкафа» и прошел внутрь. То, что я приняла за шкаф, оказалось дверью в кабинет Абакумова. Затем туда вызывали по очереди Осетрова, Алексея Васильевича Миусова, Ивана Федоровича Зернова, а потом и меня. Кабинет большой, светлый, посредине длинный стол, перед которым за небольшим столиком сидел Абакумов, а мои будущие начальники расположились за большим столом. Очень доброжелательно, с улыбкой смотрит он на меня и предлагает сесть. Я села напротив него в глубокое кресло, не рассчитала и провалилась в нем. Получилось, что ноги поднялись вверх. Еле-еле выбралась и подумала, как же я опозорилась, но Виктор Семенович даже виду не подал и, улыбаясь, стал со мной разговаривать. Перед ним лежало мое личное дело. Листая его, задавал вопросы. Прежде всего спросил, люблю ли я мужа, есть ли у нас дети. Поинтересовался, как я училась, чем увлекаюсь и так далее. На все вопросы я ответила полно и четко, и мне показалось, что мои ответы ему нравятся. Абакумов поблагодарил меня и сказал, что я свободна.

Вышла я из кабинета, прошла в коридор и вижу, что бежит Николай Мартынов. Увидел меня и спрашивает: «А ты что здесь делаешь?» Я объяснила ему, и он успокоился: «Значит, меня из-за тебя вызывают, а то я подумал, что что-то не так сделал». В этот день он только что прибыл с фронта.

Вскоре Мартынов вышел от Абакумова, а потом уже и Осетров, Миусов и Зернов. Миусов и Зернов рассказали мне, что Абакумов не хотел подписывать приказ о моем назначении, доказывал им, что я люблю мужа, рожу ребенка и уйду из органов, а секреты работы уже буду знать. Но его уверили, что я из органов не уйду, так как хочу здесь работать.

— Видите, какие характеристики ей дали, даже Мартынов, которому Вы доверяете, — сказал Миусов.

Абакумов засмеялся и заметил:

— Красивая девушка, а он, наверное, ухаживает за ней!

— Да ведь Мартынов — лучший друг ее мужа!

— Но муж-то на фронте, а Мартынов здесь.

— Так жена Мартынова работает в органах, в правительственной связи.

— Ну, хорошо. Я подумаю.

На следующий день приказ был подписан, и я пошла в пединститут. Секретарь института, увидев меня, закричала: «Аня, тебя приняли на работу в Управление военной контрразведки!» Я ей показываю, чтобы она замолчала, а она всем рассказывает, как мы с мужем добивались оставить меня в Москве. Но меня-то предупредили, чтобы я никому не рассказывала о своей работе, так как буду служить в негласном аппарате, работать по документам прикрытия.

20 ноября 1942 года я приступила к работе в 10-м отделе Управления особых отделов НКВД СССР. В этот день помощник начальника отделения Иван Федорович Зернов предупредил сотрудников, что он сейчас приведет новенькую, чтобы все задержались, а когда познакомятся, тогда можно и разойтись по заданиям. Привел меня на конспиративную квартиру на улице 25-го Октября. Когда я туда вошла, все уже построились и стали со мной знакомиться.

В отделе было два отделения: «наружка» и «установка». Я была зачислена в «установку», где и проработала до середины декабря 1952 года. В нашем отделении женщин было две-три, а остальные — мужчины, старше меня лет на десять-пятнадцать, главным образом малограмотные, пришедшие в органы по путевке райкома комсомола с фабрик и заводов. Но коллектив был очень дружный, что еще больше привлекало к работе.

Кроме этих двух отделений имелась группа обыска и ареста. В ней было двое мужчин: Антропов и Буле-ха, высокие, плотные, здоровые.

Были у нас еще большой гардероб и фотомастерская, в которой работали ребята, которых мы называли чудо-мастерами. Там работала только одна девушка, Аня Савельева, проживавшая в Покровском-Стрешневе, с ней мы были в дружеских отношениях. Гардероб в отделе был очень богатый, но я, наверное, воспользовалась им лишь однажды, когда мне в ходе задания понадобилась телогрейка. Когда оперсоставу наружного наблюдения необходимо идти в ресторан (а это случалось часто), они бежали в гардеробную и выходили оттуда такими красивыми, шикарно одетыми, что можно было любоваться. Никто бы и не подумал, что они работают в органах. В эти вечера выезжали в ресторан и начальники групп для поддержки и помощи сотрудникам. Деньги на ресторан выдавались минимальные, хватало на бутерброд и бутылку воды, но и об этом писалось объяснение в бухгалтерию. Иногда «наружке», когда все они были задействованы, помогали и мы, «установщики».